Ситаристка Шима Мукерджи: «Моё племя — это те, кто играет музыку»

Шима Мукерджи – воспитанница старинной индийской школы игры на ситаре, хотя живёт в Великобритании. Она работала с фьюжн-группой Transglobal Underground, гастролировала с «Аквариумом», записывает партии для их нового альбома… А в нынешнюю субботу, 8 сентября, выступит на фестивале «Части света» в Юсуповском саду. Корреспондент «Диалога» побеседовал с ней накануне её приезда в Петербург.

— Это ваш первый приезд в Россию?

— Нет, я уже бывала в вашей стране с группой Transglobal Underground – это такая «этно»-поп-группа, у них танцевально-электронная музыка. Много лет назад я также приезжала в Москву играть фьюжн – классическую и западную музыку, а потом играла с Борисом Гребенщиковым и его «Аквариумом». Так что бывала и в Москве, и в Петербурге.

— Как началось ваше сотрудничество с Гребенщиковым?

— Знаете, смешно говорить, но я пытаюсь вспомнить, когда это было, и вспомнить не удаётся. Может, году в 2009-м (хотя я могу и ошибаться – на 100 процентов не уверена). Тогда, кажется, он искал музыканта-ситариста, так что связался с моим менеджером, потому что знал моего покойного дядю – Нихила Банерджи, великого мастера игры на ситаре – и был знаком с его альбомами и стилем игры. Кстати, я видела БГ в прошлую субботу – совсем недавно! Он написал мне и спросил «Ты не занята?» Повезло, что как раз тогда я была свободна, так что я пришла и записала партию для его нового альбома.

— Интересно, потому что ситар – не самый общеизвестный инструмент. Борис Борисович просто отдал вам на откуп какой-то кусок композиции, или предложил какие-то свои варианты? Или вообще сам написал партию?

— Нет, на самом деле он… Знаете, с ним просто замечательно бывает работать, потому что он прекрасно понимает душу музыки. Он слушал в своей жизни много индийской музыки, хорошо с ней знаком. Единственное, что мне пришлось ему объяснить – это то, что есть ограничения по тональности: я играю либо в ре, либо в соль. Учтя это, он сказал мне: «Делай так, как чувствуешь». Так же было и в прошлую субботу – он сказал: «Играй, как чувствуешь, я оставляю это на твоё усмотрение». В течение сессии он порой давал небольшие советы – каким бы он хотел видеть развитие. Так что с ним в этом плане очень вольготно работать, и он позволяет музыкантам вкладывать свою энергию в то, что они играют.

— А что за песня, в которой вы сыграли? Или их было несколько?

— Когда я ездила с ним на гастроли, я играла во многих композициях – правда, сейчас так сходу и не вспомню, в каких именно. А та, которую мы записали в субботу – это сочинение с индийской основой, оно называется «Мантра Сарасвати». Он хочет записать все свои труды. 8 сентября он попросил меня присоединиться к нему и сыграть одну композицию. Я спросила его: «Какую именно?» и «Что мне играть в субботу?», на что он ответил «А, я пока ещё сам не знаю – не беспокойся, Шима, я что-нибудь придумаю». Я сказала: «Ладно, только чтобы это было в тональности ре или соль!» У меня на инструменте 21 струна – быстро все их не перестроишь!

— Вы играете на инструменте, характерном для индийской культуры, но сами живёте в Великобритании. Вы считаете себя британкой, индианкой, или той и другой сразу?

— На самом деле… ни той, ни той. Я считаю себя музыкантом: моё племя – это те, кто играет музыку. Смешно, потому что так себя позиционировать очень трудно из-за того, что я не белая: в этой стране есть те, кто из-за этого не считает меня своей. При том, что я родилась в Великобритании, там – как и в большинстве стран – подспудно существуют расовые предрассудки. А в Индии я тоже не могу полностью вписаться – у меня иные манеры и привычки. С технической точки зрения я – «британка азиатского происхождения», но я себя таковой не чувствую – мне проще находить взаимопонимание с людьми музыки, где бы они ни жили. Забавно, ведь у нас есть свой язык, на котором нам проще общаться.

— А при этом вы следите за новостями о том, что происходит в Индии и вокруг неё?

— Да, немного – тем более что у меня там есть родственники. Индия очень быстро движется вперёд, и меня это порой несколько беспокоит, потому что мне хотелось бы, чтобы там всё хоть ненадолго устаканилось, прежде чем страна помчится дальше.

— У меня такое впечатление, что женщин, играющих на ситаре, не так и много – да и вообще женщин-музыкантов в индийской культуре. Разве что Анушка Шанкар, но её обязывает происхождение. А трудно женщине быть принятой в этой среде как равной?

— Нет. Но мы и не равны мужчинам. Мы женщины, мы другие – не хуже, просто другие. Плохо, конечно, что не так много женщин играют музыку – в ней есть красота, женственность. При этом считают, что я играю достаточно агрессивно – я слышала такое мнение от мужчин, коллег по цеху. Ситар – на самом деле инструмент мужественный, а не женственный. И в музыке, которую мы исполняем, есть мужское, а есть женское. На санскрите слово «рага» означает «окраска эмоции», так что мы заняты тем, что пытаемся передать чувство слушателю. Одну и ту же рагу могут играть разные люди – или тот же человек, но результат будет совершенно различным, потому что он будет зависеть от того, как у человека сложился день, как он себя чувствует, хорошее ли у него настроение, и что его окружает. Так что тут дело не в поле. Но, повторюсь, меня печалит тот факт, что женщин-музыкантов так мало – а ведь я тоже занялась музыкой по стопам родственников, [как Анушка Шанкар] – мой дядя, напомню, был мастером ситара. У него с Рави Шанкаром был один и тот же учитель, но он, в отличие от Шанкара, считался скорее «музыкантом ради музыки».

— Он учился у Аллауддин Хана?

— Баба Аллауддин Хан был одним из его учителей. Также он стилистически следовал за Устадом (мастером — ИА «Диалог») Амир Ханом. Мой дядя был больше заинтересован в том, чтобы искать глубину в музыке, он не любил смешивать разные музыкальные школы – как с теми же «Битлз», хотя какое-то непродолжительное время он, [как и Рави Шанкар], учил игре на ситаре Джорджа Харрисона. Ему всё это не нравилось, он был пуристом. Он не слишком любил эту среду и многих из тех, кто вокруг этой сцены отирался.

— Ситар – традиционный индийский инструмент, и, насколько я понимаю, он очень отличается от западных по настройке и тональностям. Сложно ли сочетать его звук со звуком инструментов, которые в ходу на Западе?

— Нет, на самом деле нет, потому что основное деление звукоряда похоже. У нас те же семь нот, только вместо «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» мы называем их «са-ре-га-ма-па-дха-ни». Разница в том, что между ними у нас есть микротоны – в нашей музыке одна октава содержит их 22. Подобный принцип порой используется и в джазовой музыке. Если по-простому, то мы можем добавить напряжения в музыку, если одновременно играем две ноты, одна из которых чуть-чуть ниже. Это один из способов выражения эмоций. Так что нет, это не так уж трудно – с некоторыми инструментами вообще просто работать, и всё зависит от того, как их настраивать. Я играю в тональности ре, а бурдон будет настроен на ре, ля/соль. Основные отличия у нас, на мой взгляд, в том, что у нас меньше гармоний и аккордов, мы играем более линейно. Кроме того, мы тянем струны так, как на гитаре сделать не получится, если только не использовать рычаг тремоло.

— О ситаре неплохо знают на Западе благодаря его популяризаторам, которых вы уже упомянули – Рави Шанкару и Джорджу Харрисону – но для российского слушателя (если он, конечно, не обладает специализированными познаниями) это экзотика. Как бы вы описали особенности этого инструмента для неподготовленного слушателя – почему он стал фактически олицетворением индийской музыки? Короче говоря, почему ситар?

— В индийской музыке активно используется бурдон – или дрон – по высоте равный тонике. Каждая нота, которую мы играем, что-то обозначает: первая – бесконечность, вторая – печаль, третья – мир, четвёртая – романтику; за этим стоит целая философия. Что касается бурдона, то в звуке ситара его много, и когда я просто задеваю струну, образуется этот непрерывно тянущийся призвук, который подчёркивает основную ноту. В этом есть нечто расслабляющее, и это, как мне кажется, всё связано между собой – связано с телом, с цветом, с окружающей средой, с энергией и с другими людьми. Эту музыку изначально играли для медитации и сосредоточения души, её применяли в молитве.

— А иностранец вообще может понять и как следует освоить этот инструмент?

— Думаю, что да, но ему для этого нужно будет полностью погрузиться в эту среду. Например, хотя я и росла с инструментом, играла по много часов и слушала, как играет мой дядюшка, мне пришлось дополнительно осваивать эти музыкальные узоры, потому что я родилась в Британии и популярная музыка, которая меня окружала, была совсем иной. Отличие между западными и восточными музыкантами – в том, что мы не записываем музыку, нам приходится непременно работать на слух. У нас – прямая связь между ушами и руками, а не между глазами и руками. Помню, как я работала с кем-то из Лондонской филармонии, и он спросил: «Мне нужно написать фрагмент музыки с индийским колоритом – как это сделать?» Я ответила: «Играй вместе со мной и импровизируй». Он сказал, что ему ужасно трудно импровизировать – меня это удивило, ведь я думала, что для музыканта одно из главных дел – слушать, а когда играешь с кем-то другим – играть вместе, понимать и чувствовать друг друга. Ещё одна вещь, которая отличает индийскую музыку от другой – то, как разворачивается музыкальная тема, орнаментация нот. Это и делает музыку индийской по звучанию.

— Есть ли российские музыканты – кроме Бориса Гребенщикова, конечно – которые вас заинтересовали? С кем из них бы вы хотели сотрудничать?

— Не могу сказать, что знакома с многими из них, но на других фестивалях я сталкивалась с кое-какой традиционной музыкой, которая мне нравилась. Очень интересно, мне кажется, следить за тем, как странствует по свету музыка – на одной стороне земного шара она приобретает один окрас, на другом – другой. Если с кем-то и сотрудничать, так это с народными музыкантами.

— Вы замечаете какие-то параллели, сходство в музыке?

— Да, я вижу кое-что общее, особенно – с музыкой народной традиции.

«Аквариум», «Мельница» и мастер-класс по терменвоксу: кого послушать и что посмотреть на фестивале «Части света»

— Думаю, это был бы весьма интересный опыт сотрудничества – особенно если учесть, что Россия и Индия уже как минимум 70 лет дружат. Так что же вы сыграете нам на фестивале?

— Мне хочется показать обе стороны своей музыки – и классическую, и то, что называют фьюжном. Я собираюсь начать с индийских классических композиций, чтобы слушатели поняли, на чём эта музыка основывается, а затем я покажу, куда всё это может привести, ведь я играю и современный фьюжн. Набор получится довольно разношёрстный – это будут композиции с моего сольного альбома и кое-что из репертуара Transglobal – некоторые вещи, которые я написала, будучи в этой группе. Такие милые заводные вещицы. Со мной будут играть Мител Пурохит на традиционных индийских инструментах табла (парные барабанчики – ИА «Диалог») и дхол (большой двусторонний барабан – ИА «Диалог»), Чарли Кейси на гитаре и Саймон Ричмонд на клавишных, компьютерном сэмплере и перкуссии.

Беседовал Илья Снопченко / ИА «Диалог»