Марк Фейгин: Савченко не хочет умирать, но готова к этому

Первым делом о Надежде Савченко. В прошлую среду перед заседанием суда вы говорили, что это последний шанс спасти ее. Собственно, есть ли у Надежды надежда?

С процессуальной точки зрения в среду у суда была реальная возможность изменить меру пресечения на не связанную с содержанием под стражей. Это мог быть домашний арест, это могло быть поручительство — любая другая форма. Это действительно спасало бы ситуацию. И дело ведь не только в ее голодовках — все понимают, что процессуальных доказательств ее вины нет, есть алиби, которое фактически доказывает ее непричастность к гибели российских журналистов Волошина и Корнелюка. Плюс к тому абсурдное обвинение ее в незаконном переходе границы. Очевидно, что у следствия отсутствует информация о том, каким же образом она смогла убежать из плена луганских сепаратистов, и почему побежала не в Киев, а в сторону Воронежа. Поскольку ответа на эти вопросы нет, то все обвинения по 322-й статье УК (Незаконное пересечение государственной границы — ИА «Диалог») выглядят как полный абсурд.

Разумеется, мы тоже не можем доказать, когда ее перевозили в машине с балаклавой на голове. Мы же не присутствовали при этом. Совершенно очевидно — если бы расследование было объективным и независимым, то факты эти установить можно было бы. И Игорь Плотницкий (глава ЛНР — ИА «Диалог»), который отвечал за ее передачу в руки российских спецслужб, должен быть допрошен. Надежда ведь называла его как организатора ее похищения. А я не знаю, допрошен он или нет.

Смена меры пресечения была бы выходом для снятия остроты, накала происходящего. Если бы она стала другой, то международное политическое давление снизилось бы. Это ведь хоть какие-то шаги навстречу. Тем более, Минские соглашения, несомненно, предусматривали, как минимум, дискуссию по этому вопросу. Но из-за полного игнорирования давление продолжится — таков результат.

Россия сейчас находится в весьма непривлекательном положении. Россию воспринимают как нарушителя международных обязательств, страну, которая, по существу, игнорирует европейскую Конвенцию по правам человека и международные соглашения, в которых она участвует. Ведь Савченко еще и делегат ПАСЕ — это безусловный статус, его нельзя оставлять без внимания. Статья 3-я УПК подразумевает, что решение по уголовно-процессуальному статусу этого вопроса должен принимать МИД России. А он до сих пор так и не прокомментировал этот вопрос. Резолюция ПАСЕ, которая была принята в отношении Савченко о ее 24-часовом освобождении и возможности участия в сессии ПАСЕ от Украины, является обстоятельством, которое Россия игнорировать в принципе не может. Мы давали суду вчера возможность выйти из этой ситуации правовым образом, не теряя лица. Суд не отреагировал совершенно.

Что вам предстоит теперь?

Еще суды, снова суды. У нас будет суд 2 марта в Мосгорсуде, будем подавать апелляцию, обжалуем по статье 125-й решение первой инстанции Басманного суда по судебной и психолого-психиатрической экспертизе о ее назначении и проведении с нарушениями, как мы считаем (Суд не принял доводов защитников Савченко — ИА «Диалог»). Нам 4 марта предстоит очень существенный суд в Басманном суде по обжалованию решения следствия об отказе нам в ходатайстве об изменении меры пресечения для Савченко для участия в сессии ПАСЕ как делегата. Очень существенный суд — возможно, туда приедут депутаты ПАСЕ. И надо, конечно, решить, делегат ассамблеи она или нет, имела она право поехать или не имела права поехать на сессию 26 января, есть ли у нее возможность принять участие в апрельской сессии. И суд должен дать ответы на эти вопросы с процессуальной точки зрения.

А что с голодовкой? Она ведь хотела, чтобы был проведен международный консилиум врачей…

Хотела.

И что в итоге?

С голодовкой Надежды у нас большая проблема. На наше ходатайство ответа пока нет…

Но сколько времени-то прошло с тех пор!

Тем не менее, у нее, действительно, были немецкие врачи. Из их заключения следует, что ситуация может в любую секунду измениться.

Там есть фраза, что «ситуация не так оптимистична, как представляет это себе пациент или врачи ФСИН». Дословно. Она означает, что Надежда может упасть в любой момент. У нее может отказать один орган, и дальше «посыпется» весь организм.

Если «отключится», например, печень, вся система даст сбой в функционировании, может «отключиться» почка и так далее.

Она ведь еще и от уколов глюкозы отказалась. То есть, теперь просто сидит на воде?

Она отказалась от них еще 10-го числа. Надежда пьет только воду, но ей дают очень много таблеток — в частности, от интоксикации. Признаки уже очень угрожающие.

А каково ее моральное состояние? Что она говорит, надеется ли вообще вернуться на родину?

Как сказать… Она готова таким образом покончить с жизнью. Это очень своеобразное состояние души. Естественно, она не хочет умирать, но она к этому готова. Сегодня утром (26 февраля — ИА «Диалог») к ней приходил Илья Новиков (еще один адвокат Савченко — ИА «Диалог») — убеждать прекратить голодовку, вечером я поеду убеждать ее прекратить голодовку. Это все, что мы можем сделать — не прекращать убеждать ее в этом.

Хотела с вами, как с экспертом, обсудить то и дело звучащие предложения о внесении изменений в Конституцию. Дайте оценку этим чаяниям. Стоит ли трогать наш главный закон?

Основы конституционного строя — первый раздел Конституции, самый важный, — он в принципе не работает. Он в принципе не является актом прямого действия, каким Конституция должна бы являться.

Конституция не оказывает на правовую систему в России никакого влияния. В основе этого документа — принцип разделения властей. Есть ли он в России? Нет. Есть ли у нас независимый суд как конституционная ветвь власти? Нет.

Поэтому изменяй Конституцию-не изменяй: от того, что ее вообще завтра отменят, ничего по существу не изменится. Потому что Конституция — это неработающий механизм.

Но власть же должна смениться в какой-то момент, и Конституция нам пригодится в том самом неизменном виде.

Это дискуссионный вопрос. Потому что власть в России сменится только революционным путем. Она не изменится путем эволюционным, которым Конституция располагает. Главный закон страны, к примеру, предполагает сменяемость власти, определенные принципы, по которым эта смена происходит. Ха! Есть ли у нас все это сейчас? Нет. Как сменится власть у нас? Я не знаю. Видимо, будет классический русский бунт в самой ужасающей его форме.

Как практически случилось в Украине?

Нет, в Украине люди были объединены не столько злостью по отношению к Януковичу, сколько сильным позитивным посылом — желанием вступить в Евросоюз. Это сначала было явственное и мирное желание евроинтеграции. Там, в отличие от нас, уже сформировалось гражданское общество.

Кстати, насчет гражданского общества. Вот вы, как человек, жизнь которого связана с правом, как себе представляете гражданское общество в России? Обязательно ли член такого общества выступает против власти? Ведь известно, что этот термин расхож как в оппозиционных кругах, так и во власти. Только понимают его, видимо, по-разному.

Оппозиции в России нет. Почему? Потому что власть полностью заполняет собой все поры этого так называемого гражданского общества. Его просто нет в России. Поэтому мы говорим о любой форме инсургенции — возмущения против действующего режима.

В России это классический авторитарный режим, пирамидальная система, в которой оппозиция абсолютно декоративная, если она там есть (в Государственной Думе, если это можно назвать оппозицией). А уличный протест — это люди, выведенные за внесистемные рамки, не конвенциональные. На них не распространяются права, от них не могут требовать обязанностей, и так далее. Основные конвизированные возможности для такой оппозиции закрыты.

Например: в России запрещены митинги и демонстрации. И все, что происходит, идет от запрета, а не от права. Поэтому обсуждать, есть ли гражданское общество в России, нет никакого смысла. Есть только атомизированные его субъекты. Я тоже отношусь к атомизированным субъектам гражданского общества. Я сам себе гражданское общество в одном атомизированном, молекулярном виде, если хотите. Ровно в таком же виде существует, например, ФБК Навального (Фонд борьбы с коррупцией — ИА «Диалог»), например. Ровно в таком же виде могут существовать группы людей, которые несут политические или социальные функции. Они объединяются по каким-то социально значимым проектам, но не существуют как основа гражданского общества.

Свободная пресса, например. Есть ли она в России? Нет ее. Пресса как институт отсутствует. Потому что есть цензура, есть государственная пресса. И есть некие свободные лакуны — например, Интернет. Свободен он или нет? В основе своей там объединяются люди для гражданской журналистики или для сетевых проектов. Они свободны, над ними нет цензуры, над ними нет власти, материальной или монетарной. И они могут себе позволить себе выполнять функции свободных СМИ. Но титульных СМИ, под которыми мы понимали бы источник информации — их, опять же, нет. Вот государственные СМИ — у них нет цензуры, потому что у них нет в этом необходимости. Внутренний цензор есть у сотрудников редакции. Там никому в голову не придет писать, что Путин плохой — это ведь не входит в рамки системообразующих принципов. Можете ли вы представить на «Первом канале» репортаж о путинских сателлитах из бизнеса, которые управляют его активами? Это невозможно. Люди, которые там работают, по факту государственные чиновники. Для авторитарной системы это очень существенный отличительный момент. Кстати, в нацистской Германии цензуры не было. Мало кто знает, но ее там не было. Не было, как в СССР, ЛИТО так называемого, где без подписи цензора-обработчика гранки не шли в газету. А в нацистской Германии никто ничего не подписывал. Просто не было других газет, которые отклонялись бы от генеральной линии, например, «Фелькишер Беобахтер». Ты не мог писать иначе — тебя закрыли бы и привлекли к ответственности.

Вот Роскомнадзор — цензурный элемент или нет? Отчасти, да, но он же не называет себя цензором — он просто закрывает, запрещает и все. Поэтому я считаю, что гражданское общество в России — это некая эфемерная субстанция. Вы можете о ней говорить, но институт этого гражданского общества вы обнаружить не можете в полном смысле. Есть атомизированные объекты, которые существуют как производные воли отдельных людей.

Получается, в том, что происходит, виновата не только власть, а сами люди, которые охотно ведутся на пропаганду?

Безусловно: весь шлак из телевизора ложится на благодатную почву. Это имперское сознание советского образца. Это сознание той империи, которую мы потеряли когда-то. Это люди, которые хорошо усвоили советские символы и они величие страны понимают в понятиях далеко не 21 века, даже не 20-го, — а 19-го. Они считают, что экстенсивный путь развития — захват территорий — лучше удовлетворяет их национальному тщеславию и амбициям, чем величие страны через какие-то понятные социально-экономические, политические и другие формы развития.

Условно говоря, когда у вас 1/8 часть суши, Крым вам не нужен. Потому что вы не можете освоить ту территорию, которая есть. Любой рациональный ум это поймет. Но люди действуют иррационально. Они хотят вернуть СССР, который и без того уже развалился.

Но почему-то он развалился? И если в сознании этих людей это фактор только внешних сил — Америки, НАТО, да чего угодно — то тогда они, эти русские люди, повторят эти ошибки, и они же развалят Россию.

Надо смотреть на развал колониальных империй — правящие центры отказывались содержать колонии. Британия и Франция потеряли свои колонии, потому что они стали невыгодны им. И Россия проходит тот же, но куда более тяжелый путь. С куда большими издержками. Но только не в 20-м веке, а в 21-м.

Честно говоря, создается впечатление, что вы вообще не верите, что что-то хорошее может произойти в России. Это очень странно — вы, спасая людей, не видите совершенно ни одного хорошего пути, который может быть у россиян. Неужели вы не верите даже в мое поколение, которое не жило каждую секунду с образом врага и вождя в голове и имеет возможность думать и действовать иначе?

Штука такая — не буду отрицать, что от природы имею скептический взгляд на вещи.

Это спасает от разочарований, несомненно.

Я не оптимист — я не верю ни во что хорошее для страны, потому что к 43 годам я прошел большой путь: с 14 лет состоял во всех радикальных антикоммунистических организациях. Прошел путь полноценный для политического оппонента действующей власти. В 90-е годы я более оптимистично смотрел на вещи в силу ряда причин. Я сам принял участие в тех переменах, которые были. Я был более чем оптимист, но время прошло, и мое мнение насчет перспектив России изменилось в принципе. Не вижу — во всяком случае, пока — хорошей перспективы развития сложившейся ситуации. И дело не в молодом поколении — как раз я убежден, что какая-то важная часть генерации последних двадцати лет способна изменить ситуацию. Верю, что эти люди по-другому смотрят на вещи, на мир, их взгляды предельно вестернизированы — не вижу в этом ничего плохого. Они принимают западную культуру, не утрачивая связи с своей. Но государство в России оказалось настолько сильным и всеподавляющим, что лишило это поколение перспектив. Я могу ошибаться. Но я не очень понимаю перспективу этого поколения, кроме как борьбу здесь или отъезд «туда». И не особо ясно, как же вы будете бороться. Потому что я вижу огромное количество жертв.

И я не раз говорил — будет Донбасс здесь, в Москве. Донбасс вернется оттуда сюда. Потому что противоречия тут — колоссальны.

Там хотя бы есть какое-то понимание, что есть Запад и Восток Украины, разный менталитет. А здесь все острее — противоречия между богатыми и бедными, национальные и этнические противоречия просто дикие, неразрешимые. Даже в рамках имперского проекта — что уж говорить о национальном государстве, которым Россия может быть.

Насчет революционного пути: какой точки кипения должна достигнуть страна, чтобы произошел тот самый русский бунт, о котором вы говорите? Понятно, что сейчас и цены растут, и война тут прям под боком, и социальная напряженность — но рейтинг Путина не падает, и даже растет.

Россия такая страна, что должно произойти кардинальное изменение социальной системы в целом, самых ее основ. Предпосылки — исключительно социально-экономические. Должно еще худшим стать социально-экономическое положение. Ха! Оно ведь во многом зависит от действия санкций — и это существенный момент. Россия — часть глобальной экономики, она полностью зависит от западного рынка. Вы продаете газ и нефть, минеральные ресурсы — и получаете за них деньги. На эти деньги вы покупаете импортные товары, а импортные товары перепродаете населению. Это, безусловно, госрыночная модель, и она работает, создает возможности при ресурсной экономике для функционирования государственного механизма в целом.

Точка находится где-то в том моменте времени, когда санкциями будут «отрезаны» от продажи газ и нефть. Если вы не сможете продать их, есть же вы их не будете.

Либо это должны быть такие глубокие социально-экономические перемены — скажем, безработица в 20%. И вам будет детей нечем кормить, а государство не сможет вам помочь, раздавая похлебку. И это выкинет на улицы огромные массы социально неудовлетворенных частей населения. Это будет и в провинции, и в столице.

Сколько времени вы даете такому развитию событий?

Это неизвестно. Никто этого не знает. Путинская система имеет огромный запас прочности, потому что рейтинг Путина — один из факторов.

Сколько проживет, столько и ждать?

Один из вариантов — Путин пожизненно будет президентом. И это неизбежно, он никогда от власти не уйдет. Сколько ему позволят возраст и физические возможности. А может, все будет очень скоротечно — ибо война усугубляет все проблемы. Сейчас она пока локализована, но она может дать рецидивы вовнутрь. Думаете, острота отношений между людьми в России ниже, чем на Донбассе? Нет.

А какие рецидивы внутри могут быть?

Все просто — например, вы живете в Якутии. Добываете алмазы, а живете как нищий. Люди, которые там живут, страдают от кризиса, также как люди, живущие в Нефтеюганске и добывающие нефть.

Им и до войны-то было не сахарно.

Это смотря с чем сравнивать. Не было все так плохо, потому что фактора санкций не было. Война выбила Россию за скобки посредством этих самых санкций, поскольку Россия могла использовать внешние возможности, компенсируя ими те недостатки и издержки системы, которые имелись.

У людей были частные свободы. Они могли выезжать в другие страны. Не нравится жить? Есть возможность уехать и работать за границей. А сейчас эти шансы кратно сокращаются — санкции усиливаются. Западный мир пытается изолировать Россию по понятным причинам. Россию выведут за рамки признанных титульных правил, а после этого у вас не может быть ни счетов на западе, ни возможностей для деятельности вашей компании.

Будь то «Газпром» или что-то вроде. Заводы и фабрики уже закрываются, процесс идет по нарастающей, но компенсируется запасом прочности системы. В целом, могу напомнить, что механизмы смены власти не будут правовыми и конституционными, поэтому прогнозировать их — дело неблагодарное.

На тему полузабытой статьи о госизмене. Недавно всплыли странные дела…

Да уж, прекрасные дела.

Если включить ваш профессиональный взгляд со стороны — какое количество подобных дел нам ждать и что действительно ждет тех, кто по этой статье обвиняется? Или же это возможность отвлечь аудиторию от более важных процессов?

Власть действительно изменила объективную сторону статьи о госизмене. Объективная сторона — это то, что человек делает. Значит, если раньше госизменой было понятие разглашения государственной таны, то изменить Родине можно было только зная что-то, что составляет государственный секрет. Теперь это не так. Теперь все вернулось к советской системе, к той самой 64-й статье об измене Родине. По сей день помню, как у нас преподаватель уголовного права, старичок, бывший НКВД-шник, рассказывал, что, в принципе, объективная сторона по 64-ой статье предполагала даже вырезанные кусочки из газет вроде «Правды», подклеенные в папочку. И если эта папочка докажет, что вы по субъективной стороне имели намерение передать эту папочку в американское посольство, то это уже составляло состав преступления, и вас могли судить по это статье.

Теперь вы можете позвонить в посольство, прочитав передовицу какой-нибудь «Новой газеты», и оказаться под статьей о госизмене. Раньше это казалось сюром. А сейчас — нет.

Конечно, эти дела — это отвлечение внимания! Дело Давыдовой — это отвлечение внимания (Светлана Давыдова из Вязьмы обвиняется в госизмене, потому что якобы позвонила в посольство Украины и передала слова, услышанные в маршрутке, об отправке российских солдат на Донбасс — ИА «Диалог»). Они, думаю, разыграют с ней какой-то пасьянс. Следствие у ФСБ, действительно, очень слабое, но люди, которые знали, что у нее куча детей и ребенок двухмесячный, предполагали, что из этого дела может ничего не выйти. Потому разговоры о том, что Давыдова на третьем триместре беременности совершает звонок в колл-центр украинского посольства — это уже сюр.

О какой самостоятельности и независимости судебной ветви власти при таком положении дел может идти речь? Судей снимает вышестоящий суд.

Я уверен, что ни одна из ветвей власти не работает, кроме президента. Поэтому Путин олицетворяет собой всю пирамиду власти, имеет высокие рейтинги. Поскольку Путин и суд, и исполнительная власть, и законодательный орган — он еще и вождь нации. Поэтому он объединяет в себе некие символы государственные и единоличные.

Недавно эта власть была корпоративной, но третий срок Путина окончательно закрепил персоналистскую систему власти. Источником власти была олигархия, сейчас всем управляет он. Он, сочетая все функции государственной машины, получает эти рейтинги, и они неудивительны. Сам по себе это 62-летний стареющий человек, не особо выразительный, разведенный. Сама по себе его харизма для меня всегда была сомнительной, но он олицетворяет собой государственные институты.

Последние несколько лет вы занимаетесь резонансными делами, и выводы у некоторых из них весьма грустные…

Да, грустные.

Что доказывает то же дело Развозжаева, которому, несмотря на всю борьбу, дали 4,5 года тюрьмы…

Меня вывели из этого дела.

У вас в такие моменты не возникает чисто человеческого отчаяния, желания все бросить и больше этим не заниматься, хотя бы не столь политизированными вещами? Или вам по жизни просто нужно бороться?

Дело в том, что из всех дел меня либо выводили, либо начиналась организованная антикампания. Например, дело Pussy Riot — тогда и сейчас можно было открыто говорить, что одна из участниц — Екатерина Самуцевич — взамен на условный срок и возможность выхода сдала нескольких подруг и начала сотрудничать сначала с Центром «Э», а потом, когда дело было закончено, в силу личностных особенностей начала борьбу с адвокатами, а теперь уже с двумя другими участницами.

При этом лично мне она говорила, что с двумя другими участницами у нее прекрасные отношения.

Нет-нет-нет. У них там очередной конфликт, скоро вы об этом узнаете, мы опубликуем очередной документ. Она недавно подала на нас в суд. Прошло три года, и все продолжается.

Интересная история…

Видите как: если вы один раз пошли на сделку с совестью, то думать, что вы можете сойти с этого пути — иллюзия. Так не бывает. Это вас догонит. Я всегда говорил: если ты сдал товарища, говоришь, мол, давай ты умрешь сегодня, а я завтра — то за тобой это прибежит. Так же, как и за Лебедевым в деле Развозжаева и Удальцова. Сейчас он в Московской области живет, но кто сказал, что четыре года, на которые он посадил своих товарищей, рано или поздно его не догонят. Причем я не берусь судить его, просто надо нести ответственность за все, прежде всего, моральную.

Люди, которые сдают своих друзей, неизбежно получат бумеранг. Это я говорю как адвокат, а может, и не как адвокат…

Что касается меня самого, мою биографию неправильно понимают. Первый раз я стал адвокатом в 1996 году. Я очень рано стал депутатом Госдумы, в 22 года. И как только я закончил свой срок, я в ту же коллегию к Гасану Мирзоеву и пришел. Но я не успел поработать адвокатом — меня пригласили из Самары в большое управление, где я стал чиновником. На 10 долгих лет. И я не мог по закону 2003 года продолжать адвокатскую практику. Закончилась моя работа там — я вернулся в профессию. Вернулся, когда стало окончательно ясно, что в России ничего хорошего не будет. И для меня это совершенно очевидно. Я не обладаю особым провиденциализмом, но понимаю, что то, к чему идет Россия — это катастрофа. Возможно, когда она произойдет, это станет очевидно другим. Но мне это было понятно с начала «нулевых», и я занялся адвокатурой именно потому, что это единственная свободная профессия. Надо мной нет начальников, никого, кто будет мне приказывать — я могу вести себя так, как я захочу.

На вас же могут надавить.

Меня все время пытаются лишить статуса. Я уже три раза находился под дисциплинарной ответственностью.

Это самое маленькое из зол.

Мне угрожают ежедневно. Тем же убийством. Неужто вы думаете, что меня это может хоть как-то остановить? Мне угрожают ветераны из Донбасса и другие люди. В профессии адвоката это нормально. По-другому тут не бывает. Если ты занимаешься резонансными политическими делами. Вопрос-то не в этом. Просто по природе своей я к борьбе не особо склонен, но остро ощущаю несправедливость. Чаще всего, резонансными дела, в которых я участвовал, делал я сам. Они могли быть не резонансными. Вот дело Савченко — рядом с ним стоит дело Олега Сенцова. Говорит о нем кто-нибудь? А ведь изначально оно имело большие перспективы. За него ходатайствовал Педро Альмодовар, Эмир Кустурица подписывал письмо. А что тут — подожгли дверь «Единой России» в Крыму. По объективному на 205-ю не тянет. Но это дело ушло, и оно будет рассматриваться военным судом, и ему грозит 20 лет. И ему дадут 20 лет. Потому что расколовшемуся, заключившему сделку со следствием Афанасьеву дали семь лет. Поэтому я делаю дела резонансными — такова моя особая методология. Я участвую только в тех делах, которые имеют такую перспективу. Потому что только так можно помочь человеку. Если бы у Савченко был ее первый адвокат, Шульженко, ей бы дали 20 лет уже. Женщинам пожизненное не дают. Она бы получила максимальный срок по 105-й статье УК (Убийство — ИА «Диалог»). Сейчас у нее 322-я статья. Те дела, которые я могу спасти посредством публичности, мне интересны. И многие говорят, что это способ работать не на клиента, а на себя.

Вот, как раз хотела спросить насчет самопиара.

Так говорят люди, которые просто не хотят понимать, что в авторитарной системе, где нет судов, выиграть можно за счет публичности дела. Это включает в себя все — и пиар адвоката, в частности. Но public ralations — это не совсем то, что люди думают. Люди платят деньги профессионалу, который создает определенный имидж своему клиенту. Здесь этого нет — это единственная возможность спасти человека, например, Надежду Савченко. Она бедный человек, у нее нет денег, она не платит за это. Но это человек с достоинством и характером.

Но вы сами знаете, что говорят: у нее нет денег — значит, платит Госдеп.

Говорят что угодно, самые невероятные вещи. Это их работа, и они за нее как раз деньги получают. На каждый роток платок не накинешь. Когда я провожу такие дела, многие ориентируются на меня. «Он же смог, у него это получилось!» Они видят, что если по-иному поставить вопрос, меняется ситуация. Хотя бы с одним-единственным человеком. Получается создавать новую парадигму, политическую адвокатуру в делах, где государство противопоставлено своему доверителю. Практически все мои дела именно такие. Нужно было рассказать, что Толоконниковой, Алехиной и тогда еще Самуцевич дадут семь лет. Потому что без этого им бы дали семь лет. Другого выхода не было. И когда я рассказал миру, что им грозит, им дали по два года. И если бы не эффективная антикампания, начатая Кремлем, мы бы, добившись, чтобы им дали по два года, добились бы снижения срока в апелляционной инстанции. Конечно, в таких делах идет противостояние между мной с моим доверителем и Кремлем с остальной властью. И надо отдать должное Савченко — она это понимает. Она не из тех людей, которые по старой привычке стараются договориться. И человека как бы выпустят, и как бы он виноват, и как бы он взял на себя какую-то вину, будучи человеком невиновным. И так ему не сидеть. И люди часто идут на это.

В какой-то момент из дела Савченко меня удалят. Это неизбежно. Но они уже не будут сажать ее на 20 лет. Могут дать ей два года, пять лет, но уже не 20. Так как это будут невыносимые издержки, которые власть нести не сможет. Ведь мы всем рассказали уже, что она невиновна.

Беседовала Полина Полещук / ИА «Диалог»