«Наука – не сапожная лавочка»: конструктор телескопов Юрий Стрелецкий – о прошлом, настоящем и будущем петербургской обсерватории

18 февраля отмечает юбилей – 90 лет – Юрий Сергеевич Стрелецкий, один из старейших сотрудников Пулковской обсерватории (ГАО РАН), отдавший более 60 лет жизни этому научному учреждению. Накануне «круглой» даты корреспондент «Диалога» встретился и побеседовал с инженером, который многие десятилетия занимался разработкой телескопов и монтировок к ним. Теперь эта работа фактически прекратилась, и даже многие из построенных телескопов не используются. В чём же причина упадка разработок в ГАО? И чем в их возрождении могут помочь любители?

— Недавно Путин ездил в Ростовскую область, и это событие освещалось с разных сторон. Например, рассказывалось об астрономах-любителях – из них кто-то купил, кто-то сам изготовил телескопы (в основном – 300-миллиметровые). Вот что меня удивило: один из них сказал, что таких людей много – в одном только Ростове 6 человек, а по всей России разбросано ещё больше. Это всё молодые ребята, которые интересуются астрономией, и на самом деле это очень популярно, — но они никак не объединены. У нас в Петербурге есть астроном Максим Ховричев, и когда местные любители обратились к нему, он ответил, что он и его коллеги могут помочь с осмыслением результатов [любительских] наблюдений. Можно налаживать связи и с заграницей – именно через любителей, потому что там, конечно, если прийти от имени какого-нибудь завода, никто ничего не даст. Можно было бы и украинских специалистов привлечь.

— Вы знаете, что сейчас решили вернуть астрономию в школьный курс. Что вы думаете по этому поводу – насколько может это помочь?

— Пределов изучению астрономии нет – но самое главное в том, что Пулковская обсерватория попала под пресс, её «топчут». Всё это – от общей серости. Наш научный сотрудник Никонов проделал большую работу в период, когда мы дружили с Кубой. Под его руководством там создали практически полноценную солнечную обсерваторию. У них был завалявшийся телескоп – они его отреставрировали, наблюдали комету Галлея и многое другое. Так вот, там ему на глаза попалась газета, привезённая из Колумбии. Богом забытая страна в Южной Америке… но в этой еженедельной газете оттуда последняя полоса была вся заполнена астрономическими данными. Даже такая страна хочет, чтобы её народ был на должном уровне – а у нас, к позору нашему, на экскурсии молоденькая преподавательница говорит: «Интересно, а почему Луна не падает?» Представьте себе уровень!

Когда Галилео Галилей сказал, что Земля вращается вокруг Солнца, церковники ему заявили: «Ты, сволочь, против нашего учения не выступай!» Его посадили, мнение у него вроде как «исправилось», а потом, как гласит легенда, после судилища он повернулся и сказал: «А всё-таки она вертится!» Сейчас же вокруг серость необыкновенная. Президент часто выступает – и видно, что его это беспокоит… ещё и потому, что народ из-за этого какой-то озлобленный. Я побывал в своё время в разных странах. Например, когда мы делали астрономический комплекс для Чили, я там проработал 10 месяцев, и сравнения просто не может быть – земля и небо… Люди там тогда были добросердечные, стремились во всём помогать, встречали всегда с улыбкой. Нам надо ещё очень многому учиться, к тому же в России богатые всегда относились к народу, как к перхоти. При этом бывали и состоятельные люди, которые понимали, что так нельзя, и помогали – обучали молодых, из которых потом выходили замечательные художники и учёные.

Перед тем, как попасть сюда, в обсерваторию, я пережил очень трудные времена. В 1937 году арестовали и расстреляли моего папу; после этого нас с мамой выслали в Вышний Волочок. Затем маму арестовали ещё раз – и отправили в Сибирь, а меня – в детский дом. Я остался совершенно один, и чего только не пережил – хорошо, что сегодня могу об этом рассказать, не боясь, что вечером придут и арестуют. Однако сейчас, увы, такое впечатление, что возвращаются те времена…

А ведь тогда я даже родственникам довериться не мог. У меня на лбу было написано: «сын врага народа» — я не мог ни в институт поступить, ни на завод толком устроиться. Каждый раз мне говорили: «Мы всё понимаем, вы хороший специалист – но, извините…»

— И как раз в 1954 году вы пришли в обсерваторию.

— Да, и это был настоящий расцвет! Сразу полыхнуло каким-то другим временем, весь народ поднял голову (после смерти Сталина в 1953 году — ИА «Диалог»). Люди стали нормальными – стали между собой разговаривать, анекдоты рассказывать… Но самое главное – все колоссально поднялись духом. Мы все работали и столько, сколько нужно, и столько, сколько не нужно, потому что все были воодушевлены. Изменилось время – а это имеет огромное значение. Здесь я попал в такую обстановку… Академик Михайлов был директором, а сама ГАО только восстанавливалась – 21 мая [1954 года] было её открытие. В обсерватории работали ещё старые люди, все они прошли войну – те же механики были фронтовиками, они были жадны до работы, гражданской работы: не стрелять и убивать, а делать дело. Член-корреспондент АН Дмитрий Дмитриевич Максутов на руке имел особую мозоль, потому что всё время сидел и писал – целыми днями трудился, не поднимая головы. Расчёт оптики тогда был очень сложным – это делалось чуть ли не на арифмометрах. Я к тому времени ещё был мальчишкой – да, пять лет проработал на заводе, а так – ноль с палочкой, но доверие было колоссальное.

И как раз в это время, в 1956 году, было принято решение – нужно делать шестиметровый телескоп! Почему шесть метров? Потому что американцы как раз сделали пятиметровый (для Паломарской обсерватории в Калифорнии – ИА «Диалог»)! И Максутов мне сказал: «Юрий Сергеевич, а давайте попробуем! Надо сделать эскизный проект». А как? «Ну, есть пятиметровый – возьмите, сделайте его шестиметровым!» Я никогда в жизни этим не занимался… поэтому подошёл к делу совсем с другой стороны. 6-метровый телескоп должен быть как минимум в два раза тяжелее 5-метрового, потому что вес всей конструкции находится в кубической зависимости от веса главного зеркала. Если оно в два раза тяжелее, то весь аппарат будет тяжелее как минимум в 8 раз. Я сделал этот телескоп совсем по-другому, и вес предполагался… в полтора раза меньше, чем у пятиметрового. Максутов был великий человек, но при этом очень весёлый и дружелюбный. «А это неплохо, Юрий Сергеевич. Мы с вами сможем всё сделать!», — сказал он. Но добавил, что зря мы этим занимаемся – слишком уж большим этот телескоп должен был получиться. Пятиметровое зеркало весило 14 тонн, а шестиметровое – 40 тонн. Можете себе представить, какого размера должен быть весь телескоп? Максутов сказал, что будет невероятно трудно поддерживать такую массу – а ведь аппарат должен наводиться на разные звёзды – и сохранять такую сложно изготавливаемую поверхность (она имеет точности до десятых долей микрона!)

Был в моей жизни и другой человек – Баграт Константинович Иоаннисиани. Они вместе шли по жизни большими шагами, начиная делать максутовские телескопы. Сделали уже три, а когда речь зашла о шестиметровом, Максутов сказал: «Вы знаете, я всё-таки считаю, что делать его не надо». Но было постановление правительства – и раз у американцев 5 метров, мы обязаны были сделать 6! Хотя надо было 4,5 – не более. Но никто его не послушался. А Баграт Константинович – талантливейший человек был! – посмотрев на это, сказал: «Всё это хорошо, но мы будем делать по-другому. На азимутальной монтировке иного типа». С точки зрения конструкции он легче, проще им управлять, но… По классике всё иначе: ещё Фраунгофер в XIX веке предложил направить одну ось на полюс, и если вращать вокруг второй оси с той же скоростью, что вращается Земля, то можно элементарно следить за звездой. Но, во-первых, нужно точно установить эту ось в плоскости меридиана, установить по азимуту и по широте. Поэтому телескоп ставится на некую раму, и перемещая его по ней, нужно ставить его в нужное положение. Очень утяжеляется телескоп – но зато у вас хорошо осуществляется гидирование.

Азимутальная монтировка – это более простая конструкция, вы поворачиваете её вокруг вертикальной оси. Но звёздное поле всё время вращается – в зависимости от того, в какую точку неба вы направляете аппарат. Кроме того, если в той монтировке нужно один раз направить телескоп на звезду и просто следить за ней, то здесь она для вас движется по дуге, то есть нужно гидировать в двух направлениях одновременно. Баграт Константинович был гениальный человек – он сказал: «Пока мы с вами эту огромную машину создадим, электроника сделает так много шагов вперёд, что это не будет проблемой». И он оказался прав.

— Проект, если я правильно помню, был реализован – это Большой азимутальный телескоп (БТА) на Специальной астрофизической обсерватории в Зеленчуке?

— Да. Максутов очень много вложил в это. У него был заместитель – Николай Николаевич Михельсон, блестящий математик. Он написал теорию этого азимутального инструмента – благодаря чему Баграт Константинович и смог осуществить проект. Ну а когда Иоаннисиани делал доклад – мы ездили на завод к Максутову – он ни одного слова не сказал о том, кто всё задумал и просчитал. Он взял всё на себя. Максутов вышел, сел в машину и сказал: «А я-то думал, Юрий Сергеевич, что мы тут кое-что сделали…» Видно было, что это его задело.

— И Иоаннисиани получил за это Ленинскую премию…

— И Ленинскую премию, и доктора наук, не защищая диссертацию. У него образование было – даже не 10 классов. Но ему помогло то, что он был армянин – а вице-президентом Академии наук был [Виктор] Амбарцумян, и он его протянул везде. Надо же было поднимать национальные кадры…

Но это были изумительные люди. Максутов прекрасно понимал, что такой телескоп – очень дорогой, и каждая минута его использования будет стоить очень дорого, поэтому с ростом техники он должен снабжаться разными светоприёмниками. Ещё никаких ПЗС-матриц не было, но Максутов уже тогда сказал, что нам нужен лабораторный корпус, чтобы делать экспериментальные приборы. Завод не может ими заниматься – он работает, когда ты скажешь ему делать что-то по определённому техническому заданию. А найти решение можно только через экспериментальные работы. И в Пулково сделали лабораторный корпус – я разработал первоначальный проект, потом всё это обработали архитекторы. 3500 квадратных метров хорошо оснащённого здания со станками… Максутов сделал оптическую часть, а другая часть была – механика.

— Сейчас, я так понимаю, всё это уже не работает…

— Конечно. На место такого гения, как Максутов, пришёл случайный мальчишка, так называемый «менеджер». Это было при директоре Степанове (Александр Степанов — директор ГАО в 2000-2015 годах, сейчас — научный руководитель обсерватории — ИА «Диалог»). Тогда была такая тенденция: «Мы (то есть Академия Наук) должны зарабатывать себе деньги!» Как вы будете зарабатывать? Первое, что сделал этот новый заведующий, Ларионов, – 980 килограммов хорошей бумаги сдал в макулатуру. Дескать, вот вам и деньги.

Потом случилось вот что. В корпусе было большое помещение – 60 квадратных метров – где стояла электронно-вычислительная машина. Поскольку она была старая, и было много кабелей, то сделали пол из металлических уголков, приподнятый на 15 сантиметров, а под ним провели все коммуникации. Он всё это порезал на металлолом и сдал! Это создавалось с огромным трудом, и я был в ужасе… А, тем временем, у нас был спроектирован и почти изготовлен телескоп с зеркалами 1,15 метра – первичным и вторичным. Мы спроектировали его – у нас работали человек 10 конструкторов. В нём 2642 детали.

В цехе у нас стоял почти собранный телескоп. А заведующий при всём народе сказал: «Всё это барахло, что вы там наделали, мы сдадим в металлолом! А чертежи (замечу, что было полторы тысячи листов) – в макулатуру. Наймём новых молодых конструкторов и всё сделаем заново». Тогда окончательно стало ясно, что он ничего не понимает в своей работе. Он разобрал этот телескоп и сложил части в павильоне, не подготовив их к хранению. А ведь надо было стыковочные узлы хотя бы смазать, чтобы ничего не ржавело. Нет – он это унёс и заварил двери помещения, где всё это хранилось.

Я всполошился – если этот человек сейчас делает такое, что же будет дальше? Когда пришёл новый директор (Назар Ихсанов — нынешний директор ГАО — ИА «Диалог»), было очень странное ощущение. Этот Ларионов начал на молодого директора кричать и им руководить. А все мои докладные записки ему же и возвращались. К тому времени я совсем потерял зрение… Так что кому я там был нужен – в таком возрасте, да ещё и слепой? Поэтому они меня уволили. Я пришёл в ужас – что же они теперь начнут делать, когда меня рядом нет? Они решили распродать все станки. Я писал и Матвиенко, и Фортову – президенту РАН, но все обращения возвращались к ним, и директор мне говорил: «Юрий Сергеевич, зря вы пишете…» Зачем они меня уговаривали? – Я-то знаю, что хорошо, а что плохо, и такого творить было нельзя, ведь в это были вложены огромные силы, знания наших конструкторов, труд завода, который это изготавливал. И теперь это запихали куда-то!

Всё это так и лежит. Я одно время даже не знал, не сдали ли они всё это в металлолом, но со мной произошёл удивительный случай. Как-то раз я прогуливался по территории [обсерватории] с дочерью, ко мне подошёл человек и сказал: «Юрий Сергеевич! Я знаю, что вы очень волнуетесь – и я могу вам передать флешку с киносъёмкой того, что лежит в павильоне. Я знаю, что вы плохо видите, но ваши люди, которые в этом разбираются, пусть посмотрят». Я удивился и спросил его: «А кто вы?» Он ответил: «Это не имеет значения». Какой-то добрейший человек проник туда, снял это…

— Что же нужно делать в этой ситуации?

— Итак, что бы я хотел предложить? Во всём мире существуют общества любителей телескопостроения (amateur telescope making). У них есть специальные площадки, где любители вроде тех, из Ростова, ставят свои телескопы, астрономы раздают им задачи… Они делают нужную, умную работу – это важная часть науки, но астрономам это уже не интересно. Скажем, поиск вспыхивающей новой звезды: когда она вспыхивает, нужно её вовремя, буквально за сутки-двое заснять, потому что потом она потускнеет, и её уже не отыскать. А вот поймать эти первые мгновения – это колоссальная штука. Молодые астрономы благодаря своей многочисленности могут многое уловить. Это всё организовано.

Дело в том, что астрономические сведения, которыми обладает Пулковская обсерватория – это целая цепочка. Представьте себе: все думали, что вполне известно, как устроена Земля – тяжёлое ядро, которое находится в центре, далее мантия, кора… Всякие движущиеся вокруг Земли предметы – в том числе искусственные спутники – крутятся не вокруг геометрического центра нашего яблочка, а вокруг центра масс. И когда первый спутник полетел, не было никаких приборов для его наблюдения, а у американцев уже стояли по всему экватору Земли специальные телескопы – они к этому готовились. И тогда выяснили, что центр масс Земли – не в геометрическом центре. Представляете, как это важно? Когда вы делаете какие-нибудь измерения, прежде всего нужно знать вертикаль. При всяком телескопе, который занимается измерениями, есть специальная тарелочка, в которой налита ртуть – она автоматически занимает горизонтальное положение, и по ней астроном перед каждыми наблюдениями отмечает вертикаль. Отсюда идёт отсчёт всех остальных координат. Но оказалось – академик Михайлов (академик Александр Михайлов, директор ГАО в 1947-1964 годах – ИА «Диалог») этим занимался – что, поскольку центр тяжести «сбит», вертикаль всюду будет разная. Это важно, например, если вы хотите попасть из точки А в точку Б баллистической ракетой: вам нужно чётко определить вертикаль. Всё это входит в колоссальную теорию, и поскольку Пулковская обсерватория ведёт исследования со времён Струве (Василий Струве – первый директор ГАО в 1839-1862 годах – ИА «Диалог»), получились длинные ряды. Эти исследования важны, например, для ЦНИИГАИК (Центральный научно-исследовательский институт геодезии, аэросъёмки и картографии – ИА «Диалог»), и для военных: для этого и ведётся огромная работа.

То, что Пулково наблюдало почти 200 лет, даёт определённую точность. Когда наши стали запускать ракеты к Венере и Марсу, было очень много промахов. Дело в том, что лучше это делать из южного полушария – но у нас не было хороших каталогов южного неба. В той части Земли всего 2 или 3 обсерватории – не наши, и чтобы решить эту проблему, учёный совет пришёл к выводу – надо наблюдать южное небо! Но кто нас пустит? И Митрофан Степанович Зверев (заместитель директора Пулковской обсерватории в 1951-1971 годах, секретарь учёного совета ГАО в 1971-1991 годах – ИА «Диалог») сумел договориться с чилийцами, о совместной программе с университетом Чили. Нашли место, чтобы поставить телескопы и начать делать свои каталоги. А Митрофан Степанович был ещё и роскошный пианист – очень любил Скрябина. Когда он приехал в Сантьяго-де-Чили договариваться, сказал: «Я дам вам концерт!» В центральной газете города Сантьяго тогда был заголовок: «Пианист, упавший с неба». Он произвёл на чилийцев огромное впечатление – и они клюнули.

— Как был реализован чилийский проект, и каково было ваше в нём участие?

— Было решено, что там будет стоять 70-сантиметровый телескоп АЗТ-16. Максутов его считал со своей группой; срочно, по постановлению правительства, ЛОМО было дано задание на изготовление телескопа, мы писали техническое задание… Но это же ЛОМО – 36 тысяч рабочих и инженеров! Они всё это сделали, а нам надо было создать вертикальный круг и пассажный инструмент. Эта работа выпала нашему КБ – профессор Андрей Антонович Немиров и Митрофан Степанович Зверев позвали меня и сказали, что всё это надо изготовить и отправить туда. Я был тогда главным конструктором.

Строительство астрономической станции Серро-Эль-Робле – была тяжёлая работа. Представьте, что днём там 42 градуса в тени, а ночью – всего 25. Какой перепад! Телескоп сидит в павильоне, как гусь в латке, и греется – а потом вы открываете павильон, его обдаёт холодным воздухом, и чёрт знает что может произойти (например, в случае вышеупомянутого БТА, при изменении температуры зеркала быстрее, чем на 2° в сутки, разрешение телескопа падает в полтора раза – ИА «Диалог»). Я подумал – и сделал совершенно необыкновенную конструкцию павильона. Здесь мы его изготовили, потом разобрали, перевезли в ящиках в Чили, и там установили – он работал. Как-то приехал сюда один человек, фотограф – видимо, военный. Он занимался урбанистикой – строительством новых городов. Его направили ко мне, поскольку я долго был в Чили, и мог ему помочь, дал разные фотографии. Он был в Чили – и снимал. Интересно, что в Принстоне, в США, была выставка фотографий различных специализированных строений – и туда попал этот павильон! Было лестно об этом услышать. Таких павильонов не было нигде. Потом, через 40 с лишним лет, сюда приехали чилийцы – два специалиста – чтобы со мной поговорить и рассказать, до чего всё дошло…

— А как вы оцениваете текущую ситуацию?

— Да, для чего я всё это рассказываю? Дело в том, что очень обидно… растоптать Пулковскую обсерваторию – это элементарно. Академия наук стала рассыпаться, ведь Путин точно всё понял – он вызвал к себе Фортова и долго возил его лицом по столу: «Что вы сделали с Академией? Сколько блатных у вас сидит, а где настоящие учёные?» Короче говоря, РАН рассыпалась, а перед этим её объединили с медицинской и сельскохозяйственной академиями (РАМН и РАСХН – ИА «Диалог»). Всё это теперь вместе – представляете? Один остроумный человек сказал: «Подумайте сами: кабинет проктолога и кабинет астрофизика – это очень разные кабинеты, и нельзя их ставить рядом».

Когда пришёл новый директор, сразу интенсивно пошло строительство вокруг обсерватории. Перед этим научному сотруднику, Елене Рощиной (тогда – и. о. заведующей лабораторией астрометрии и звёздной астрономии ГАО – ИА «Диалог») было поручено выяснить, что вообще происходит – и она на учёном совете делала доклад о том, что земли рядом с нами покупались и перепродавались раз десять. Видимо, обладая огромными суммами, застройщики влияли на чиновников. Может быть, и на руководство обсерватории тоже?

Я много раз предлагал разные новые проекты – руководство сопротивляется и делает непонятно что. Предлагал пользоваться моим опытом, поскольку я проектировал много разных телескопов и павильонов. Так как чертить я сейчас не могу, моя жена складывала макеты – а я их ощупывал, чтобы понять, насколько правильно она сделала. Каждый такой макет – это 30-сантиметровый телескоп, который можно и на Луне устанавливать, и давать школьникам. Основная идея такова: сейчас нам остро не хватает кадров. А Сталин в своё время говорил, что кадры решают всё, и был прав – это великие слова. Были самые разные учебные заведения – и это действительно очень подняло нашу интеллигенцию. Сейчас же молодые люди выходят из университетов – и ничего толком не могут делать на практике. Я предлагал – давайте этот телескоп, который почти готов, задействуем! Его, конечно, нужно собрать, сделать привод, чтобы он поворачивался, добавить датчики. В лабораторном корпусе можно было бы собирать ребят, учить работать на станках, делать механику. Можно было бы собирать общество любителей телескопостроения – но нужно, чтобы это было официально решено…

Заведующий отделом позиционной астрономии Александр Девяткин всё-таки добился того, чтобы сделать телескоп с дистанционным управлением – он стоит на горной станции, и они управляют им отсюда. Большое дело, но всё делается кустарным способом, потому что никто это не поддерживает. Один мой знакомый сказал, что есть люди, которые могли бы дать 300 миллионов рублей на завершение этой работы, и завод, который бы это сделал – но нужно сказать, для чего. Должна быть цель, а если она не только астрономическая, но и оборонная, на это должны клюнуть. А попутно можно очень многих людей научить нужным специальностям – оптике, механике, электронике, разработке светоприёмников. Но руководству ничего не надо – «это всё нужно не сегодня, не сейчас…»

А ведь по всей России есть любители, которых надо объединить, научить, и дать им возможность делать что-то своими руками. Пулковская обсерватория может стать центром таких исследований. Американцы ввели санкции, и уж точно никаких технологий нам не дадут.

Раньше был Государственный оптический институт – ГОИ. В нём работали 30 тысяч человек. Теперь его разорили полностью. Когда-то Пулковская обсерватория на воздушных шарах поднимала на 20 километров телескоп «Сатурн». Это кончилось, телескоп установили в павильоне, и на 40 лет забыли. Я написал директору докладную записку – сказав, что я участвовал в проекте этого телескопа, и обязательно нужно переделать ему монтировку. «Нет, неважно, это не сейчас», — отвечают мне. Кроме того, мы не знаем, в каком состоянии зеркало – может быть так, что после пребывания в одном положении на протяжении полувека рабочая поверхность деформировалось, ведь стекло – [субстанция аморфная, а не твёрдая, и] может «течь». Есть доктор наук Архипова, у неё маленькая лаборатория – она может взять это зеркало на исследование. Но для того, чтобы проконтролировать всю поверхность метрового зеркала, понадобится другое такого же диаметра – плоское. Только после этого можно будет сказать, что зеркало в хорошем состоянии, и тогда надо будет изготовить новую трубу, новую монтировку, и так далее. Я сказал директору, что это нужно обязательно делать. Но такое исследование стоит 1,3 миллиона рублей.

— Плюс наверняка будут сложности с транспортировкой…

— Вы совершенно правы. Зеркало с оправой весит полтонны, его нужно снять, поместить в грузовик и довезти. Но после исследования будет документально обоснованное подтверждение качества этого зеркала. Что я услышал в ответ? «Не сейчас, мы потом это сделаем…»

— Получается, что в нынешнем руководстве обсерватории развитие никому не нужно?

— Мало того: мы уже вложили 12 миллионов, когда телескоп только строился. Половина денег – первый транш, 6 миллионов – пошёл на изготовление трубы и прочего. Но по каким-то академическим условностям Пулковская обсерватория не имела права тратить деньги на него.

— Потому что телескоп официально не стоит на балансе – я помню эту историю…

— Да. Оказалось, что вторая часть стоит на балансе САО (Специальная астрофизическая обсерватория – ИА «Диалог»). Я связался с бухгалтером САО, спросил – знают ли они про это. Да, сказали мне, знаем, только не знаем, что он [телескоп] из себя представляет. Нашему директору нужно было бы просто снять трубку, переговорить с директором САО и попросить: «Переведите, пожалуйста, на нас». Директор на это сказал: «Нам ничего нового здесь не нужно».

— Политика нынешнего руководства ГАО вполне ясна – оно хочет переводить наблюдения на Кавказ…

— Его (нынешнего директора ГАО Ихсанова — ИА «Диалог») не зря прозвали Геростратом. Он сжигает храм науки, как Герострат сжёг храм Артемиды. Здесь была комиссия, но в неё входили преимущественно астрофизики, у которых совсем другие задачи. Бывший директор САО Юрий Балега стал член-корреспондентом РАН, потом академиком, а теперь – вице-президентом Академии наук. Он заявил, что Пулковская обсерватория никаких перспектив не имеет, и нечего с ней миндальничать – надо заканчивать это дело. Судя по тому, что делает Ихсанов, он просто добивает обсерваторию.

— Вся проблема – в отсутствии воли со стороны начальства. Но ведь проблемы существуют и на более высоком уровне – РАН?

— Конечно. Так как они не знали, что со всем этим делать, то создали ФАНО (Федеральное агентство научных организаций). Командует им Котюков – человек, который к науке отношения не имеет, так как он может охватить тысячи учреждений, от микробиологов до астрономов? Главное – понимать, что сама по себе наука никаких денег не приносит, это не сапожная мастерская. Зато в качестве побочного продукта можно получать интересные вещи. Когда выбирали нового директора, никто не знал, что он через полгода нас всех кинет под паровоз. Он уволил всю молодёжь, собирается продолжать сокращения и говорит, что здесь надо сделать музей – но ведь и для музея нужна определённая концепция! Если пройти по площадке [ГАО], то можно в ужас прийти. На одном павильоне – надпись из трёх известных русских букв, всё обшарпано. Что мы собираемся показывать людям?!

Ладно, даже если так… в Петербурге недавно открылся самый большой в Европе планетарий: он может знакомить широкие массы населения с основными принципами астрономии – что вокруг чего обращается, и так далее. Это первый этап, но дальше можно было бы тех, кто заинтересуется, направлять в Пулковскую обсерваторию, чтобы они могли видеть, как на самом деле работают астрономы. Так когда руководитель планетария протянул нам руку и предложил так сделать, наш горе-директор отказался и от этого! А ведь за открытием планетария стоят серьёзные люди, ведь просто так подобные проекты не делаются: хотя бы потому, что когда делается купол, покрыть его сверху достаточно просто, а вот изнутри – сложно и дорого. Раз кто-то тратит на это деньги – значит, они настроены всерьёз. И они получат на этом хорошую выручку, потому что вход туда явно не бесплатный.

— Билет в планетарий, насколько мне известно, стоит 450 рублей.

— Значит, если народ пойдёт, проект оправдает себя. Тот же наш океанариум – это же дочерний проект ЦКБ морской техники «Рубин», которое проектирует подводные лодки. Но Пулковская обсерватория решила в центральном корпусе сделать свой планетарий – только маленький. Зачем, если люди могут посмотреть то же самое в шикарном планетарии, да ещё и на Обводном канале? Сюда они ради этого не поедут.

— Если не Пулковская обсерватория, то кто мог бы заниматься развитием оптики и строительства астрономических инструментов?

— В ГАО был профессор Холшевников – умнейший человек, сейчас он заведует кафедрой небесной механики в Санкт-Петербургском государственном университете. От сотрудников обсерватории я узнал, что в университете есть группа молодых людей, которые занимаются теоретическими вопросами использования различной оптики в астрономии. Если бы удалось объединить усилия с ними! Они – теоретики, а мы бы могли на практике осуществлять их идеи. Так и должно быть: университет плюс мы… Есть ещё клуб космонавтики имени Гагарина – их тоже можно было бы привлечь. Часть лабораторного корпуса, всё равно неиспользуемую, можно было бы отдать для этого… Объединив эти силы, можно было бы многого добиться, есть и два молодых конструктора, которых можно было бы привлечь к этой работе. Кроме того, к таким проектам можно было бы привлечь Агентство стратегических инициатив.

Тем более что поле для работы — не паханое. Есть теория синтеза апертур. Скажем, имеются три метровых зеркала – по количеству собираемого света это всё равно, что одно с диаметром 1,8 метра, и при этом сделать даже три метровых зеркала проще, чем одно большое. Правда, это даёт только количество света, а точность не повышается – так вот, именно решением этого вопроса и занимаются в упомянутой мной теории. Вот ещё интересный вопрос: сейчас развивается направление композитных материалов – можно ли было бы изготавливать из них астрономические зеркала?

А в Пулковской обсерватории можно было бы делать метровые зеркала. Метровое зеркало при обычных параметрах весит 200 килограммов, а при помощи облегчений, которые я предлагаю, можно уменьшить массу до 140. Ещё одно его преимущество – в том, что обычно в телескопах применяются параболические зеркала, и это очень сложная работа, но когда Максутов открыл свои менисковые телескопы, там использовались сплошь сферические поверхности – они быстро достигаются и легко контролируются. В этом телескопе предполагается сферическое [первичное] зеркало, вторичное же – плоское, оно просто регулируется и не вносит никаких искажений. Здесь всё заточено на простые решения. Например, вертикальная ось – это на самом деле задняя полуось от машины «Жигули», её можно легко купить. Шарниры – от передней подвески автомобиля, и так далее. Тот же Балега в своё время говорил, что хотел бы оснащать зонные университеты – всего их примерно 10 – метровыми телескопами, чтобы из этих вузов могли выходить уже хорошо подготовленные астрономы. Мы ответили, что это нам интересно – и… всё, он на этом заткнулся и больше ничего не сделал.

А ведь в лабораторном корпусе ГАО есть всё необходимое – например, коридор для испытаний оптики, можно поставить станки… и делать телескопы руками молодёжи, которой это интересно. Талантливые люди есть, они просто не организованы. У нас есть блестящий оптик – пожилой человек, есть великолепный станочник, который умеет работать и на фрезерном, и на зубофрезерном, и на шлифовальном. Оборудование надо привести в порядок, наладить, и эти специалисты могли бы обучать молодых, как наставники – это хорошая система. Но наставникам нужно платить хорошие деньги за то, что они делают: сейчас наш токарь, Ильин, получает 16 тысяч, а цена ему – 160… Тот же фрезеровщик Ермолаев зарабатывает примерно столько же – никакого приработка, ничего подобного… А в Пулково вообще никто не понимает, кто за что отвечает.

Пока нынешний директор занимает свой пост, сдвинуть что-нибудь с места будет невозможно. Поэтому в идеале, конечно, развиваться нужно было бы вне рамок обсерватории.

Беседовал Илья Снопченко / ИА «Диалог»