Артемий Троицкий: «К великому сожалению, политика – это важно»

Рок-журналист, критик и политический комментатор Артемий Троицкий прибыл в Петербург на открытие выставки «David Bowie, Rock`n`roll with me» в Новой Голландии, где представлены фото Дэвида Боуи, снятые Джеффом МакКормаком, а также видеофильм «The Long Way Home» о поездке МакКормака и Боуи из Японии в Москву. Троицкий встречал журналистов, расположившись на расшитом цветами диване, провоцируя воспоминания о выходившей в 90-е программе «Кафе Обломов», где Артемий Кивович и его гости беседовали, утопая в мягких подушках. Корреспондент «Диалога» побеседовал с ним о музыкальных вкусах, тонкостях профессии и… конечно же, о политике, без которой сейчас, увы, никуда.

О чём можно говорить с Троицким? Да обо всём. Кажется, нет такого вопроса, на который он не нашёл бы интересного ответа. Впрочем, прежде всего, конечно, музыка, которая для Троицкого и профессия, и религия. И политика, которая, к великому сожалению для Артемия (и не только для него), сегодня очень важна. Попутно узнали, как Троицкий в 1989 году «завалил» интервью с Цоем, почему он уехал жить в Эстонию, и стаканчик с чем он возьмёт с собой на необитаемый остров.

Артемий Кивович, в том, что касается интервью, у вас синтетический опыт: вы много раз давали их и много раз брали сами. Не появилось ли у вас в этой связи формулы идеального интервью?

Я, честно говоря, считаю, что даю интервью я лучше, чем беру. На мой взгляд, профессия интервьюера очень тонкая. Интервьюер должен быть и журналистом, и эрудитом, и, помимо всего прочего, психологом. Я боюсь, что я не владею всеми этими качествами и достоинствами, поэтому не считаю себя таким вот безупречным интервьюером, к сожалению.

Бывали у меня в творческой биографии некоторые случаи просто катастрофические. Весной 1989 года я записал четыре с половиной часа (три кассеты C-90) интервью с Виктором Цоем. Я думаю, что это было самое большое и самое детальное интервью из всех когда-либо с ним записанных. Но оно не удалось, не получилось. Я с ним так ничего и не сделал и, в конце концов, эти кассеты потерял, что считаю своим огромным профессиональным провалом. Потому что, по идее, можно было бы из этого интервью много чего всё-таки извлечь. Но я слушал, слушал… Мне показалось, что оно неинтересное. Наверное, оно на самом деле было неинтересное. И это моя вина, что оно получилось таким скучным.

Никаких специальных приёмов у меня нет. Единственное, мне не нравится, когда интервьюеры просто зачитывают заранее сформулированные вопросы. По-моему, это не лучший, не самый весёлый, скажем так, способ делать интервью. Когда я людей интервьюирую, я всегда импровизирую по ходу. То есть, у меня в голове есть несколько основных тезисов, а вокруг этих тезисов я уже делаю какие-то спонтанные движения, задаю вопросы по ходу дела, реагирую на то, что мне интервьюируемый сказал до этого. Тогда интервью превращается в разговор, а это, на мой взгляд, всегда занимательнее.

Тем не менее, сейчас, на выставке, вам пришлось отвечать на заранее заготовленные вопросы журналистов – как вам Дэвид Боуи, как вы с ним познакомились и т.д.. Выглядели вы при этом довольно миролюбиво…

В данном случае мы имеем дело с конкретным событием – выставкой «David Bowie, Rock`n`roll with me». Выставка, на мой взгляд, экстраординарная. Думаю, что её запомнят надолго, она сама по себе очень любопытная. Я прекрасно понимаю, что здесь я присутствую в качестве комментатора на тему «Дэвид Боуи в СССР».

Комментирование рока, преимущественно советского – это то, чем вы занимаетесь большую часть жизни. Вас не тяготит многолетние пребывание в амплуа критика-спикера?

Если бы я на самом деле разглагольствовал только на тему советского рока, естественно, меня бы это тяготило. Это было бы довольно скучно. Но меня это не тяготит абсолютно, я думаю, по двум причинам. Первая причина заключается в том, что я действительно этим жил, это была моя жизнь. То есть, одно дело комментировать — даже какую-то западную музыку, частью которой я не был, а другое дело рассказывать о том, что ты сам прожил, об опыте своего общения с людьми, которых ты любил. А все эти ребята – и Майк, и Цой, и Гребенщиков, и Макаревич, и Мамонов, и многие, многие другие – это всё мои живые или покойные друзья. Поэтому рассказывать о них, вспоминать их мне всегда приятно. Ну, а вторая причина, по которой меня это не тяготит, заключается в том, что я далеко не только о рок-музыке говорю в последнее время. То есть, я стал как-то довольно нечаянно и неожиданно для себя популярным политическим комментатором (смеётся). Так что на эти темы тоже высказываюсь — и неизвестно ещё, о чём больше — о рок-н-ролле или о текущей обстановочке.

Кстати, расскажите, как вышло, что вы начали об «обстановочке» высказываться?

Дело в том, что о политике я начал писать ещё очень давно, просто это было большинству людей неизвестно. Ещё с 1992 года у меня в англоязычной газете The Moscow Times появилась еженедельная колонка. И эта колонка была частично о культуре, частично «лайфстайл», частично какие-то события, но отчасти и политика. Я писал и об обстреле Белого дома в 1993 году, и о начале Чеченской войны, и о выборах 1996 года и так далее. То есть, политическая тема для меня достаточно неплохо изведана. А потом у меня пошла колонка практически чисто политическая в «Новой газете», где-то с конца 90-х. То есть я уже, можно сказать, ветеран политической колумнистики. Другое дело, что политика и рок-н-ролл — это два совершенно разных мира, и те люди, которые меня знали по музыке, были совершенно не в курсе, что я ещё и о политике разговариваю. Соответственно, для тех, кто интересуется политикой, не думаю, что было интересно читать какие-то мои соображения по поводу музыки.

История это давняя, и она меня увлекает — просто потому, что политика, к моему великому сожалению, — это очень важно. Я был бы очень рад, если бы Российская Федерация была бы как Швейцария или как та же Эстония, где ничего не происходит, где всё тихо-спокойно, где никого не сажают, никого не разгоняют, ничего не взрывается.

Но вы же не раз сетовали на сегрегацию в Эстонии. Получается и там что-то происходит?

Ну, дело в том, что там это норма жизни. Это не динамическая ситуация. В Эстонии ситуация, к сожалению, такая, что там эстонская община и русская община, они живут практически параллельной жизнью. Эстонцы не общаются с русскими, а русские не общаются с эстонцами. И вот эта граница между двумя общинами, она проходит повсюду. Условно говоря, есть русские рестораны, есть эстонские рестораны. Есть места, куда русские ребята приходят на танцы отрываться, и там эстонца не встретишь, а есть наоборот. Мне эта ситуация не кажется нормальный, но, с другой стороны, похоже, что она всех или практических всех устраивает. То есть, эстонцы не лезут к русским, русские рады, что эстонцы их игнорируют и живут своей спокойной жизнью в комфортабельной европейской стране.

А в России… Нет, в России, конечно, дофига всего происходит. Новости, в основном, плохие. Хотя в последнее время было и много всего смешного. Всякие Петровы-Бошировы и прочие дырки в космосе.

Было такое время, когда вы с российской властью «общались» не в оппозиционном ключе?

Я могу сказать, что был единственный период, когда я не был в оппозиции к власти – с 1985-86 по, где-то, 1989 год. Когда замутилась вся эта перестройка и гласность, всё открылось, всё вышло из подполья, все эти реформы. Весь подпольный рок выплеснулся на стадионы, стали снимать всякие фильмы типа «Маленькая Вера», «Покаяние» и так далее. Открылась вся литература, весь бывший самиздат оказался напечатанным. Политические изменения, демократизация, рынок, то да сё. Вот это мне очень нравилось, это был очень динамичный период и тогда я себя ни в какой оппозиции не чувствовал. Ну, а где-то, начиная, наверное, с 1993 года, я почувствовал, что дело опять пахнет керосином. Точнее, тухлятиной. После этого я уже постепенно стал скатываться к оппозиционности.

Но при Ельцине это [оппозиционность] не несло в себе никакого риска. То есть, я считаю, что у Ельцина масса проблем, и массу всего он сделал совершенно неправильного. Множество тех безобразий, которые сейчас в России происходят, начались реально при Ельцине. При Ельцине обстреляли парламент, при Ельцине началась Чеченская война, при Ельцине были первые сфальсифицированные выборы в 1996 году и так далее. Но Ельцин при этом очень строго блюл одну вещь, а именно — свободу слова. При том, что я уже тогда власть критиковал, мне за это ничего не было — напротив, карьера моя прекрасно развивалась. Одно телевидение, другое телевидение, радиостанции, газеты, журнал Playboy и так далее. То есть, то, что я в контрах с властью – это власть абсолютно не беспокоило. Ради Бога, пусть парень резвится.

При Путине, естественно, ситуация сильно изменилась. И где-то к 2014 году я обнаружил, что вся моя блестящая карьера лежит в руинах. Сначала я получил волчий билет на телевидение, потом на радио, а потом и в университете – я же преподавал в МГУ на журфаке 13 лет. Ну, и тогда, естественно, пришлось мне почесать репу и подумать, а чего делать, если средств к существованию меня лишили? А у меня как раз четвёртый ребёнок недавно родился – как же я могу так безответственно себя вести? Ну, и пришлось согласиться на предложения от всяких западных университетов. И пустился я в путешествие по зарубежному миру.

Вы можете назвать себя политическим эмигрантом?

Нет, я вообще себя не считаю эмигрантом. Есть хорошее английское слово expat – это человек, который живёт и работает не у себя на родине. Моя родина Россия, я гражданин Российской Федерации. Более того, могу сказать, что у меня нет ни второго, ни третьего гражданства, как почему-то многие считают. Но я работаю за границей во многом из-за того, что в России существует для меня запрет на профессию. Естественно, те же телеканалы, включая Первый, у меня берут интервью, они меня периодически приглашают на какие-то ток-шоу, и так далее. Но за это деньги не платят. А так вот, чтобы мне дали делать, как когда-то это было, авторскую программу, об этом вообще речи идти не может, естественно.

Ваш проект партизанского телевидения «Разноцветные новости» на aru.tv, как я понимаю, денег вам тоже не приносит. Что заставляет вас регулярно высказываться в этом формате?

Да я, вообще говоря, могу не высказываться. Но я делаю, потому что мне это весело, мне это приятно, у меня от этого есть некий кураж, скажем так. Для меня это не вопрос заработков, для меня это вопрос какой-то весёлой самореализации.

Этот кураж заменяет вам рок-музыку — которая, кажется, былой симпатии у вас уже не вызывает?

Нет, я слушаю и рок-н-ролл, и музыку других направлений. У меня имеется передача на «Радио Свобода» — это еженедельная часовая передача со всевозможной новой музыкой. И русская музыка там тоже хоть и редко, но попадается. Так что я слушаю всё. Другое дело, что в юности я, естественно, был зациклен на рок-музыке, это была моя религия. Сейчас имеется энное количество всевозможных музык, которые меня увлекают. Я бы не сказал, что в не меньшей степени, но почти также, как рок.

Многие ваши сверстники слушают только то, что было популярно во времена их юности. Как вам удаётся до сих пор интересоваться актуальной музыкой?

У всех разное отношение к любимой музыке. Чего тут далеко за примерами ходить – имеется легендарный, недавно почивший ленинградец Коля Васин, который услышал «Битлз» в середине 60-х годов – и всё, стоп: кроме «Битлз», ему ничего не надо. Многие мои знакомые точно так же застопорились, затормозились на одном каком-то периоде. Для кого-то это классический рок конца 60-х – начала 70-х, для кого-то это панк-рок и новая волна, для кого-то — гранж и «Нирвана», для кого-то «Депеш мод». Я этих людей прекрасно понимаю: они нашли свою любимую музыку, им пофигу на всё остальное. По-своему я им даже завидую немного, они могут себе это позволить. Я как профессионал себе этого позволить не могу. Мне надо всё время идти вперёд, всё время искать что-то новое, всё время находиться на каком-то актуальном гребне.

И то — естественно, всего объять невозможно. Поэтому я, например, всем говорю, что я не специалист в рэпе и хип-хопе. Я так, поверхностно, посматриваю на то, что там происходит, какие-то базовые имена и понятия знаю — но, если, скажем, в роке, блюзе и до некоторой степени в электронике, этнической музыке я, в общем-то, считаю себя специалистом и экспертом и могу высказываться достаточно ответственно, то по поводу рэпа меня лучше не спрашивать. Хотя бы потому что я эту музыку не люблю. Он мне не нравится, я его рассматриваю так чисто лабораторно-клинически: а чего это там вообще за зверушка такая? Чувств у меня рэп не вызывает абсолютно. Есть в России один рэпер, который мне очень нравится, и всегда нравился – это Дельфин. А все остальные – есть получше, есть похуже, но, в общем, я не испытываю никакого трепета в их отношении. Есть хорошие ребята, например, Noize MC, но я его считаю скорее рокером, чем рэпером.

То есть, если сегодняшний молодой человек слушает не Монеточку, а старый советский рок – это нормально?

Вы бы меня меня ещё спросили, а если сегодняшний молодой человек слушает «Битлз»? Естественно, это нормально. Это была прекрасная музыка, это были гиганты. Цой, Майк, Гребенщиков, Курёхин, вся эта когорта – это человечища. Слушать их всегда полезно — не говоря уже о том, что очень приятно и интересно.

Есть ощущение, что вы человек, для которого нет вопросов, которые бы ставили в тупик. А не могли бы вы задать такой вопрос себе сами?

(Смеётся) Я очень не люблю, когда меня просят составлять какие-то рейтинги, какие-то списки любимого того, любимого сего. Любимые писатели, любимые фильмы. Ну, естественно, любимые песни, альбомы и так далее. Вот эти рейтинги — они меня всегда ставят в тупик, потому что отвечать на эти вопросы на автопилоте мне не хочется. Это банально, это скучно. Я уважаю коллег-журналистов, я не хочу им давать пустые и банальные ответы. А чтобы так вот вспомнить, и прикинуть, и взвесить и ответить – для этого требуется время. А этого времени, конечно, во время интервью никогда не бывает. Так что предупреждение журналистам: никогда не спрашивайте меня «а вот какие пластинки вы взяли бы с собой на необитаемый остров»? Я бы что-нибудь другое взял с собой на необитаемый остров, наверное. Стаканчик молока, например.

Беседовал Глеб Колондо / ИА «Диалог»