Сцены из фильма «Октябрь» Сергея Эйзенштейна

В 1927 году в Ленинграде готовились к очередной революции. Возглавить её должен был режиссёр Сергей Эйзенштейн – бунтовщик от мира кино. В его задачи входило ввести в город войска статистов и художественно взять Зимний. Да, и не просто взять, а реконструировать для зрителей события 1917-го года к их десятилетнему юбилею. Сегодня – 100 лет спустя – когда за окном снова 17-й год, «Диалог» решил совершить «тур» по революционно-эйзенштейновским местам, пересмотрев фильм «Октябрь», снятый в городе, где дух Октября был ещё жив и вполне осязаем.

Финляндский вокзал

Наше знакомство с Петроградом 1917-го (или Ленинградом 1927-го) начнётся, как и принято у туристов, с вокзала. Сходим с поезда и спешим на привокзальную площадь, где уже собралась толпа, взвинченная не хуже, чем в фан-зоне перед рок-концертом. Их можно понять – если в то время у питерского пролетариата и был кумир, то это был Владимир Ильич Ленин. В ангельском свете прожекторов Ульянов вскакивает на броневик и обращается к толпе, экспрессивно жестикулируя и размахивая алым (по факту чёрно-белым, но написать иначе рука не поднимается) знаменем. Толпа, разумеется, ликует, встречая Ленина, в роли которого снялся Василий Никандров – простой рабочий, который получил роль вождя мирового пролетариата из-за невероятного внешнего сходства с ним.

В свете полубожественного Ильича само место действия – здание вокзала – остаётся в тени. С одной стороны это огорчительно – в фильме вокзал снимался ещё до реконструкции, которая была осуществлена в середине века и превратила его в пример функционализма. С другой, когда на сцене-броневике рок-идол творит своё супершоу, переключать внимание на декорации было бы кощунством.
Да и какой турист станет тратить время на вокзалы? Скорее в центр города! Там, что в 17-м, что в 27-м было, на что поглядеть.

На углу Невского и Садовой

На центральных улицах традиционно многолюдно, а летом 1917-го для этого был особый повод – так называемые «июльские дни», антиправительственная демонстрация. Смешаемся же и мы с колонной рабочих, солдат и матросов, требующих отставки временного правительства и пойдём по Троицкому мосту навстречу памятнику Суворову, который – так кажется по кадру – пытается остановить протестующих. Но нас много, и мы тебя, царский генералиссимус, совсем не боимся.

А можно прошагать мимо Публичной библиотеки (она же Императорская, она же Национальная) по Невскому. Сколько раз мы шли мимо неё – да, будем честны: не в неё – по делам или гуляя с друзьями? Но ведь не думали при этом, что именно здесь свистели пули и лежали трупы. Причём дважды – один раз по-настоящему, другой раз — у Эйзенштейна. Впрочем, это, пожалуй, отличает всякую столицу: в ней повсюду тени — и тех, кто убивал, и тех, кого убивали.

Обездвиженные тела остаются лежать рядом с Гостиным двором, становясь частью сразу двух историй – политической и кинематографической. А оставшиеся в живых бегут в сторону Невы.

Присоединяемся к ним — ведь, как только что стало известно, власти приняли решение развести мосты, чтобы отрезать рабочие районы от центра города. А зачем отовсюду приезжают в Петербург, если не полюбоваться разводом мостов?

Дворцовый мост

Открытый в 1916-м году, пришедший на смену деревянному каменный Дворцовый мост, как на момент Октября, так и на момент «Октября» был ещё совсем новым, крайне привлекающим внимание сооружением. Не удивительно, что Эйзенштейн не отказал себе в удовольствии запечатлеть конструкцию движущегося моста во всех доступных камере ракурсах.

Конечно, мы и раньше наблюдали развод Дворцового – но не такой и не так. Нарушив все нормы безопасности, мы окажемся на мосту во время развода, будем подниматься вместе с ним, затем окажемся под мостом и в деталях рассмотрим металлический каркас. С разводящегося моста мы полюбуемся на набережную, сможем вплотную подойти к одному из приведённых в вертикальное положение пролётов. И, наконец, насладимся общим планом моста на фоне Университетской набережной.

Коль скоро перед нами не хроника, а игровое кино, сцена с мостом получает дополнительное художественное усиление: погибшая девушка, чьи волосы лежат на самом стыке разводящейся части; рядом с ней убитая лошадь, повисшая над Невой. Всё это производит должный эффект, куда более сильный, чем сознание того, что мы видим разведённый Дворцовый при дневном свете. Это явление достаточно редкое, но ведь не ужасное? И хотя это только фильм, побережём наши нервы и пройдём по набережной в сторону Благовещенского моста. Здесь нас ждёт ещё одна контрольная точка туриста: вот-вот в город должен войти крейсер «Аврора».

Благовещенский мост и «Аврора»

В механистичном, жёстко скроенном, как те же мосты, и как само время, «Октябре», есть дивная лирическая сцена – та, в которой появляется «Аврора». Не иначе Эйзенштейн вспомнил, что в первую очередь Аврора — не крейсер, а римская богиня утренней зари. И вот, с необыкновенной железной женственностью она проникает в предрассветный город, наполняя кадр поэзией и жизнью. И даже камера, которая у Эйзенштейна обычно строга и неподвижна, оживает, начиная легонько покачиваться на волнах. А монтаж — как будто в такт движению волн — становится плавным.

Словно разбуженный «Авророй», Благовещенский (он же Николаевский, он же мост Лейтенанта Шмидта) приходит в движение и принимается ворочать своим тяжёлым туловищем, приглашая «Аврору» на танец – танец двух механизмов среди спящего города, чей покой нарушается только снующими по набережной силуэтами матросов: вроде крошечной подтанцовки к балету гигантов.

И, конечно, нельзя не обратить внимание на то, как движется разводящийся мост – не вверх, как принято сегодня, а вбок. Раньше разводные механизмы на некоторых мостах через Неву были устроены иным образом – пролёты перемещались не в вертикальной, а в горизонтальной плоскости. Прежде для города это было обычным делом, но сегодня такое есть только в хронике или старом кино, потому кадры, где мост разводится, как бы расправляя крылья, приобретают магический оттенок.

А ещё на мосту можно увидеть часовню святого Николая Чудотворца, построенную по проекту Андрея Штакеншнейдера. В 1930 году, через три года после съёмок «Октября», она была демонитрована.

Особняк Кшесинской

Наверняка вам наскучило ходить по проторенным туристическим тропам. В таком случае можем свернуть и, отмотав кино немного назад, оказаться неподалёку от нынешней станции метро «Горьковская», рядом с которой обнаружим здание, выстроенное в стиле северного модерна. В нём некогда проживала балерина Матильда Кшесинская, но в 1917-м году особняк заняли сразу несколько большевистских организаций и перевернули там всё вверх дном. А в 1927-м его занял Эйзенштейн и перевернул всё вверх дном ещё раз.

Если вы когда-нибудь бывали в особняке Кшесинской, где сейчас находится Музей политической истории России, то в фильме его внутреннее убранство вы вряд ли узнаете. В 1917 году дому Матильды досталось на славу – словно противники последнего фильма Алексея Учителя просочились сквозь толщу времён, чтобы и здесь всё раскурочить. Разбросанные вещи, порванные знамёна и пулемёт посреди беседки. Пригорюнилась, завалившись на бок выброшенная из дома пишущая машинка — по случайности добавленный Эйзенштейном печальный символ интеллигенции, которая осталась за бортом.

Возникшую наперекор режиссёрской задумке жалость к дому хочется чем-нибудь заглушить. Что ж, направимся в Зимний дворец – проведаем населяющие его статуи, осмотрим часы «Павлин». Заодно и Керенского прогоним.

Зимний дворец

В собрании Эрмитажа каждый найдёт себе произведение по душе – эта казённая мысль находит у Эйзенштейна буквальное воплощение. Каждый, кто в октябре оказался в Зимнем, получает в нём сопоставление с одним из предметов коллекции. Так, скучающие в ожидании атаки женщины из батальона смерти монтируются параллельно с томно прикрывшими глаза скульптурами. Играя с образами, желая нас запутать – где статуя, а где человек? – Эйзенштейн накидывает дамам из мрамора шинели, «вручает» им оружие и бутылки с вином. Живые женщины в одной из сцен, напротив, оказываются нагими. А «тотемный» экспонат председателя временного правительства Керенского — конечно, часы «Павлин». Словно расфуфыренная птица, красуясь, он перемещается по дворцу, сжимая за спиной перчатку, напоминающую павлиний хвост – только маленький.

В некоторых случаях персонаж не сравнивается с экспонатом, а подавляет его собой. Так в конце фильма Большой императорский трон в Георгиевском зале дворца занимает маленький мальчик. Он смеётся, размахивает шапкой, а после засыпает на троне – и мы понимаем, что теперь это не сакральное место, а самая обыкновенная вещь. Через некоторое время – в 1930-х – трон будет демонтирован (восстановят его только в 2000-м году), так что в фильме мы имеем возможность увидеть Георгиевский зал в виде, близком к изначальному.

На примере «Вечной весны» Огюста Родена, которая тоже появляется в «Октябре», Эйзенштейн любопытно демонстрирует влияние искусства на массы. Высеченный из мрамора юноша целует прелестную девушку. Оба наги и, как и гласит заглавие, вечны.

К скульптурной паре подходит ударница батальона – уставшая женщина средних лет. Она смотрит на целующихся большими печальными глазами, нервно трогает рукой волосы, размышляет о чём-то, кладёт голову на ладонь. Ощущение собственной сиюминутности, исчерпанности подле чужой значимости и вечности, побуждает её сдать оружие, отказаться защищать Зимний. Таким образом Роден стал невольным поборником большевистских сил. Которые, кстати, вот уже скоро появятся на Дворцовой.

Дворцовая площадь

Сегодня Дворцовая (а на момент съёмок – площадь Урицкого) любимое место для разнообразных празднеств, парадов и прочих народных гуляний. Но такого «гуляния», как в 1927, она, пожалуй, не знала никогда.

Да, именно в 27-м, а не в 17-м – штурм Зимнего, которого, как такового, на самом деле и не было (солдаты и матросы просто стекались в не так уж и защищённый дворец) стал на экране настоящей баталией в лучших традициях исторических эпосов. Разгорячённые красные войска сметают баррикады ударниц, плечистый матрос до того живописно взбирается по решётке ворот, что навсегда закрепляет в массовом сознании убеждение, что всё было так, а не иначе. На фоне мелькает Александровская колонна, из-за чего образ матроса, вскинувшего руку, рифмуется с фигурой ангела, поднимающего крест.

Мы мчимся за ними – хотя всё самое интересное уже произошло. Осталось арестовать временное правительство да напоследок ещё раз выслушать Ульянова-Никандрова. «Рабочая и крестьянская революция свершилась!» — А наше путешествие по Октябрю и «Октябрю» подошло к концу.

Подготовил Глеб Колондо / ИА «Диалог»