Актёр ТЮЗа Фёдор Федотов: Я очень голоден по сцене

В начале 95 юбилейного сезона труппа ТЮЗа пополнилась девятью выпускниками курса Ларисы Грачёвой (этот курс курировали Вениамин Фильштинский и Адольф Шапиро). Фёдор Федотов – один из них. У Фёдора много больших ролей, но сейчас артист служит в армии, поэтому в театре играет достаточно редко. «Диалог» поговорил с Федотовым о вере в театр, любимых ролях, миссии ТЮЗа и Социально-художественном театре.

Федя, чем интересен Социально-художественный театр, созданный выпускниками вашего курса?

Мы занимается не только художественными, но и социальными постановками, ведём общественные проекты, сотрудничаем с фондом Константина Хабенского. Например, у нас есть проект-акция «Пьесы жизни», где артисты выступают вместе с бывшими наркозависимыми. Они рассказывают о трагедиях, которые пережили. Сейчас мы играем на сцене Балтдома, ездим на гастроли – были в Гатчине, Шлиссельбурге и Москве. Спектакли, которые мы поставили на курсе, в основном, и составляют репертуар Социально-художественного театра, но есть и ряд премьер. Надеюсь, что в следующем сезоне мы найдём дом, свою сцену. Визитная карточка нашего театра — спектакль «Зло». В нём задействован целый курс, два полноценных состава. Более того — сейчас там играют молодые артисты мастерской Ларисы Грачёвой.

Что для вас, в таком случае, значит ТЮЗ?

Я уже четвёртый год практически полноценно работаю на сцене ТЮЗа и люблю этот театр. Мне кажется, я ощущаю миссию, возложенную на театр Брянцевым и продолженную Корогодским. Она заключается в серьёзном отношении к ребенку, его видению мира, ощущениям, чувствам, в понимании того, что ребёнок мыслит и живёт ничуть не менее полноценно, чем люди, которым уже выдали паспорт. Общение с детьми должно проходить на равных, артисты не должны разжёвывать информацию и проводить детский утренник или пошлый интерактив. Они должны пытаться выходить на сцену и создавать чудо, при этом нанося на себя килограмм грима или не нанося ничего. У нас был спектакль «Дети Бемби», который мы делали с Валерием Дьяченко и Борисом Ивушиным. Мы долго думали, как обойтись с костюмами зверей, чтобы возник именно тот театр, который нужен в ТЮЗе. В итоге остановились на набросках, намёке на образ, чтобы ребенок мог самостоятельно поразмышлять, кто сейчас находится перед ним.

В зале иногда бывает около 800 человек, и даже если только десять из них выйдут из театра и будут обсуждать спектакль – тогда он удался. Если дети после спектаклей рисуют картинки, создают поделки, которые стоят в зрительском фойе ТЮЗа, мы работаем не зря. Это значит, что постановки задевают их так же, как нас задевает «Гамлет» в МДТ, после просмотра которого мы переживаем и думаем, что наша жизнь изменилась. Дети испытывают переживания в жизни от того, что они увидели Тотошку, верного и настоящего друга Элли, и в этом заключается несомненная ценность.

Какой ваш любимый спектакль ТЮЗа: в детстве и сейчас?

В детстве я любил спектакль «Все мыши любят сыр», в котором сейчас играю, и, конечно, «Остров сокровищ». Я очень люблю смотреть спектакли в нашем театре, особенно на Малой сцене. То, что делает Валерий Дьяченко – это действительно чудо. Когда я смотрю «Старосветских помещиков» или «Бедных людей», мне хочется, чтобы все знали, что есть такие замечательные спектакли. Ещё я очень люблю постановку «Вино из одуванчиков», но у неё очень сложная жизнь. Сейчас мы играем его крайне редко из-за моей службы в армии и занятости Сергея Бызгу, но в июне он будет идти четыре раза.

Чем этот спектакль вам дорог?

Это мой первый выход на сцену ТЮЗа. Я рад, что мне удалось поработать с Адольфом Шапиро. У меня долго не получилась роль, и я не уверен, что она получается и сейчас. Этот спектакль надо играть, прожив очень долгую жизнь. Я чувствую, что в Дуге заключен собирательный образ – там есть и я, и Бредберри, и мальчик из книжки, и режиссёр, который вложил в спектакль своё ощущение от жизни и детства. Для меня спектакль начинается со смерти: спустя долгие годы дедушка Дуг засыпает в кресле, и ему снится его жизнь. Он постепенно понимает, зачем всё это было нужно, о чём на самом деле говорили близкие… В спектакле есть сцены, где мой герой только наблюдает со стороны, и я ощущаю себя мёртвым духом, призраком прошлого. В эти моменты я вспоминаю о многом в своей жизни и понимаю, что что-то уже потеряно навсегда.

Федя, ваша мама известный театральный критик Евгения Тропп. Можно ли сказать, что она привила любовь к театру и сформировала ваш художественный вкус? Вы с детства занимались театром?

Всё моё детство я играл в хоккей — я, в первую очередь, спортсмен. У меня прекрасные родители, замечательные бабушка с дедушкой, которые дали мне невероятный багаж образования, которое в итоге помогло поступить в институт. Если я заканчивал школу с парой троек, то красный диплом в институте — это признак взросления и понимания того, чем я занимаюсь. Мама часто водила меня театр, я любил его, но ничем подобным не занимался. Сейчас я счастлив, что могу говорить с мамой на одном языке. Наши точки зрения на спектакли чаще всего совпадают, мы не спорим, а разговариваем. Я учусь у мамы смотреть спектакль как театральный аналитик, а не как критик – с благодарностью и уважением к артистам.

В премьерной работе «Зима, когда я вырос» Артёма Устинова, вы в дубле с Олегом Сенченко играете роль мальчика Звана. Эту книгу Петера ван Гестела впервые инсценировали и поставили в театре. Что она раскрыла для вас?

В спектакле «Зима, когда я вырос» присутствует тема войны, но он совершенно не о войне. Конечно, важно, чтобы эта тема не пропала совсем — тогда это будет безвременье, а мы не должны забывать момент эпохи. Но когда мы не акцентируем на этом внимание, история становится нам очень современной и понятной. Скайп и телефон не могут заменить того ощущения, которое ты испытываешь, когда садишься на скамейку рядом с другом. В спектакле у детей очень жёсткие отношения – они постоянно спорят и ругаются, там нет сентиментальной дружбы, но есть невозможность существования без конкретного человека. Эта книга глубокая, трогательная, грустная, и я очень хочу сыграть Звана, но, скорее всего, это будет уже в следующем сезоне.

Этот спектакль затрагивает тему потери, как и ваша работа «Временно недоступен», где вы играете роль Нико.

Потеря и смерть близкого человека – это очень сложные темы, и особенно сложно представить, как это можно сыграть. Очень страшно примерять на себя такой костюм, но приходится это делать, и от этого становится страшно. Страх, наверное, и помогает сыграть роль достоверно. Нико испытывает гамму ощущений: абсолютно благополучный мальчик оказывается на самом дне страданий. Он никогда в жизни больше не сможет назвать кого-то «мама». Потом он перестает говорить и слово «папа» – отец отдаляется от детей. И от этого у него, как при быстрой езде на роликах, «едет» сознание. Ноги несут его непонятно куда. Он пытается обвинить в смерти мамы папу, не принимает бабушку, которая приехала в этот сложный момент. Он не принимает сестру, которая пытается заменить маму, а она чувствует, что в этом сейчас её миссия. Он временно недоступен для всех, он остается наедине с собой и может напасть только на самого себя. Он разбивает себе лицо, играет со своей жизнью, а затем чувство вины чуть не приводит к смерти.

Но в финале лента, разделяющая героев, всё-таки разрезается.

Да, именно это и хотел сохранить режиссёр. Мы, по своей невнимательности, иногда играем хеппи-энд, но это совсем не то, чем должна закончиться эта история. Разрезанная лента – это не шаг вперед: нога стояла сзади, а теперь лишь приставляется к другой, чтобы идти дальше. Все герои вдруг приостанавливаются, ролики перестают ехать, Нико вдруг сбрасывает хоккейную амуницию и оказывается беззащитным. Со смертью мамы герои потеряли смысл жить дальше, но теперь они будут бороться за эту жизнь, бороться за то, чтобы не потерять друг друга.

Федя, расскажите о ролях, которые хочется сыграть?

Было бы здорово вернуть на сцену ТЮЗа что-то из большой четвёрки чеховских пьес. Мечтаю сыграть в пьесе «Три сестры»: сначала Тузенбаха, вырасти из него, сыграть Вершинина, потом Чебутыкина, Ферапонта. Я согласен играть кого угодно в пьесах Чехова! Хочется чего-то большого! Кроме того, я пытаюсь не отказываться ни от чего. Сейчас я очень голоден по сцене. Мечты связаны с большими ролями, и мне кажется, что это не просто самолюбие или амбиции, а именно желание нести что-то светлое, мысль и правду.

Визитная карточка ТЮЗа – спектакль «Конёк-Горбунок». Вы чувствуете единение с труппой театра, играя этот спектакль?

Этому спектаклю скоро сто лет, это — вековая история, в которой я имею честь принимать участие. Может быть, мною движет юношеский максимализм, а может быть, воспитанная вера, что мы не просто так служим в театре. Я верю в свет, ради которого мы пришли и работаем здесь. Если держать это перед глазами, а не думать, что ты — «ноги коня», тогда спектакль живет, и можно быть абсолютно счастливым, выходя по разу в каждом из актов.

Как вы думаете, вам удастся поддерживать в себе подобную веру в театр?

Я постоянно дискутирую по этому поводу с взрослыми артистами и немного смело, немного нагло говорю: «Давайте встретимся через 20 лет и посмотрим, как я буду относиться к театру». Я готов на такое пари. Если кто-то попробует упрекнуть меня в том, что я неискренен в своей любви к театру, вере, что всё не просто так, мы поговорим. Может быть, он будет прав, но боюсь, как сказал Жадов, «я могу споткнуться, но не упасть». Надеюсь, ничто не заставит меня изменить своей вере в театр.

Беседовала Елизавета Ронгинская / специально для ИА «Диалог»