«Плавание» — от Бодлера к Сургановой

В создании спектакля участвовало много известных и интересных личностей — Светлана Сурганова, Елизавета Костягина с группой «MONOLIZA», Илья Мощицкий. Кто был инициатором постановки? Кто выбрал именно поэму «Плавание»?

Светлана Сурганова: Этот выбор целиком и полностью принадлежит Илье Мощицкому, режиссеру спектакля. У него давно появилась идея создать нечто музыкально-поэтически-хореографическое, полижанровый спектакль с действующими лицами, которые могли бы и петь, и танцевать, и читать. Артем Комиссаров (группа «MONOЛИЗА», клуб «Ящик» — ИА «Диалог») посоветовал Илье меня, как человека, который вроде как умеет и говорить, и петь, и плясать. Илья предложил мне поучаствовать в этом спектакле, рассказал о своей идее, которая мне показалась интересной. Конечно, соседство моих песенок с такими именами, как Бодлер, Цветаева, Мандельштам, Бродский очень польстило, и я сказала: «Конечно, да!».

Что зрителю предстоит увидеть на сцене?

Илья Мощицкий: В спектакле множество выразительных средств в неожиданном сочетании: на сцене будут оркестр, состоящий из девяти человек, Светлана Сурганова, — артист, который обладает огромным потенциалом, другие артисты, которые танцуют, поют, читают стихи. Это все замешано в одну историю, поэтому получается скорее сценическое действо, чем традиционный спектакль. Оно безусловно театральное, однако, думаю, такое не могло бы родиться ни в одном из традиционных театров.

Спектакль состоит из набора сюжетов и историй. Что не дает им распасться?

Сурганова: Действительно, в спектакле нет фабулы в привычном понимании, это скорее калейдоскоп маленьких сюжетов. То, почему спектакль не распадается, как раз и есть главная загадка и главное режиссерское ноу-хау. Илья соединил под одной «обложкой» все кусочки мозаики. Не последнюю роль в этом играет хореография: артисты много двигаются, танцуют. Также в спектакле участвуют не только люди, но и манекены. Они символизируют дуализм, который присущ жизни: белое — черное, да — нет, живое — мертвое, встречи — расставания.

Илья, вам удается вписать Светлану в общий замысел спектакля и раскрыть ее потенциал полностью?

Мощицкий: Это сложный вопрос. Не знаю. Что-то удается, что-то — нет. Там, где не удается, мы ищем пути. От удачных моментов мы отталкиваемся, и вырастает что-то интересное. Мы помногу раз переделываем некоторые сцены: у нас есть номер, в котором два или три решения. Вся постановочная команда старается, чтобы это в первую очередь нас впечатляло, зажигало. Конечно, есть огромное количество того, что не получается. Вот, к примеру, я придумал сцену, мы начинаем работать, и я вижу: не то! Картинка в моей голове идеальна, но когда я начинаю работать с живыми людьми, со Светой и другими артистами, начинаю выстраивать эту картинку, она бывает совершенно несовместима с их психофизикой. Порой мы переделываем сцены так, что они приобретают совершенно неожиданный вектор. Тем не менее, в каждой сцене остается главный «месседж».

Светлана, когда вы осмысляли поэму Бодлера и пытались понять сценарий, вы отталкивались от каких-то существующих исследований и трактовок его творчества?

Сурганова: Нет, это было не важно, мне было достаточно моего понимания текста. Разумеется, каждый вкладывает свой смысл. В бодлеровской поэме есть очень близкие мне строчки. Мне очень близка цветаевская ритмичность и музыкальность, поскольку это, конечно, не просто перевод (В постановке использовалась поэма именно в переводе Марины Цветаевой — ИА «Диалог»): Цветаевой там много, может быть даже больше, чем Бодлера.

Светлана, вы всегда делаете любой текст, который исполняете, «своим», пропускаете его через себя. Можно ли говорить о том, что Бодлер-Цветаева стали «вашими»?

Сурганова: Тот текст, который я читаю в спектакле, мне очень близок. Я читаю его совершенно искренне, и уже присвоила себе. Он сросся со мной, особенно мне близка VI глава. Она очень актуальна для сегодняшнего дня. Получается, что со времен Бодлера не многое изменилось. Те проблемы, которые были в XIX веке во Франции, и сейчас есть у нас в стране.

Мощицкий: Поэма действительно актуальна, и кроме того, в спектакле мы не используем поэму Бодлера, как литературу другого века, мы рассказываем историю о себе. Действие происходит в XXI веке на одной из улиц Санкт-Петербурга. Это история, в которой мог бы оказаться житель любого города, смешанная с нашим ощущением реальности.

Светлана, что нового в вашу жизнь привнесло участие в спектакле «Плавание»?

Сурганова: Я для себя сделала очередное приятное открытие: по-новому посмотрела и на Бодлера, и на Цветаеву. Признаюсь, я не знала произведение «Плавание» раньше. Сейчас оно вошло в мою жизнь, и я этому очень рада. Я расширила свой поэтический диапазон. Также до этого спектакля я не сталкивалась с Цветаевой как с поэтическим переводчиком. То есть я в очередной раз восхитилась личностями Бодлера и Цветаевой.

Илья, для чего нужно было сочинять новые аранжировки для песен Светланы?

Мощицкий: Если бы мы взяли песни без изменений, у нас бы не получилось создать единую картину. Мы делали так: брали песню, ставили ее в обстоятельства спектакля и видоизменяли под эти обстоятельства. Иногда полностью.

Дмитрий Саратский: Аранжировки в спектакле не первичны. Не было такого, чтобы мы сначала сделали аранжировку, а потом думали, что можно сделать с ней в спектакле. Мы думали о другом: как мы можем сделать песню так, чтобы она «выстрелила» и была на своем месте.

Дмитрий, почему появились именно такие аранжировки? Почему, к примеру, песня «Неужели не я» в вашем варианте превратилась в танго?

Саратский: Моей задачей, во-первых, было дать этим песням какое-то другое прочтение, потому что поклонникам, которые много лет слушают этот материал, всегда очень интересно услышать новое. Второе — это задача, которую мне ставит режиссер. Он говорит мне: «Я хочу, чтобы…», или мы обсуждаем. И третье — есть образ, который заложен в самой песне, и когда ты слушаешь материал, открываешь стихи и начинаешь музицировать, нельзя понять причину, почему в этот момент возникают те или иные мысли, образы. Ты слышишь какой-то ритм и начинаешь понимать: вот болеро или танго. Эти образы и мысли сами ведут тебя к результату. Иногда даже кажется, что, наверное, я сейчас это отправлю, а мне назад придет гневное письмо с заголовком «Вы с ума сошли!». Режиссер скажет «Что это такое?», автор скажет «Это не моя музыка!». Но так ни разу не было.

Наверное, любое изменение песни может натолкнуться на то, что давние поклонники Светланы внутренне восстанут против этого?

Мощицкий: Вот это мы и посмотрим. Может они и обидятся. Я же не могу дать гарантию, что тысяча человек скажет «Какие крутые аранжировки!». Кого-то многое, конечно, может раздражать в нашем спектакле: «Что вы сделали с нашими любимыми песнями? Зачем вы заставили Свету на сцене «кривляться»?». Но я надеюсь, что большинству понравится.

Илья, а вы поклонник творчества Светланы?

Мощицкий: Я никогда не думал, что мы столкнемся в работе, на театральной площадке, но то, что мне приходилось слышать по радио или в теле-проектах, мне всегда нравилось. Меня привлекало, что Светлана использует для своих песен стихи великих авторов, что в наше время в рок-музыке редкость. Это достаточно опасно, потому что столкновение с глыбами великой поэзии может сильно разбить лоб, а у нее эти моменты, как мне кажется, всегда удачны.

Светлана, вы часто говорили, что сейчас у вас остановка в творческом пути, и этот спектакль — одно из направлений ваших поисков. Может ли он как-то направить вашу дальнейшую творческую судьбу?

Сурганова: Это не мой выбор. Меня увлекли в театр. Я просто решила не сопротивляться. Когда собственные песни рождаются не так часто, нужно течь по волнам и пуститься в Плавание, набираться новых эмоций, опыта, знакомиться с дико приятными и талантливыми людьми, чем я и занимаюсь. Может быть этот спектакль и направит мое творчество. У меня уже есть предложение Ильи по поводу следующего спектакля. Может быть, это все вообще выльется традицию или даже театр.

Беседовали Маша Всё-Таки, Кристина Малая / ИА «Диалог»