Николай Буров: Ценности надо окучивать, поливать, и помогать им расти

Николай Витальевич, позвольте начать с конкретики: вот уже второй год колоннаду Исаакиевского собора открывают для посетителей в белые ночи. Хотелось бы узнать, много ли людей посещает колоннаду именно в это время?

Достаточно много, эксперимент оказался рентабельным – а ведь нам постоянно приходится думать о рентабельности, так как иных денег в наш бюджет, кроме как заработанных своим трудом, у нас нет. Поэтому мы постоянно думаем, как бюджет пополнять – не за счет повышения цен на билеты, что было бы проще, а за счет увеличения рабочего дня. Колоннада в период белых ночей закрывается в половине пятого утра.

Я считаю, что, кроме соображений экономики, есть и соображения «высшего порядка»: колоннада очень романтичное место – и закат в белые ночи, и восход солнца располагают к тому, чтобы молодые люди признавались своим барышням в любви именно на колоннаде, паря над городом.

И, может быть, у загса будет больше работы после посещения молодыми людьми нашей колоннады. Но, конечно, прежде всего, это обращено к гостям города. Потому что у петербуржцев есть счастливая возможность прийти в музей в «отложенный» день, а когда гость приезжает в наш город, то он хочет максимально все ухватить, и мы должны всячески этому помогать.

Кроме того, теперь Исаакиевский собор – один из немногих музеев, доступных для людей с ограниченными возможностями…

Да, в прошлом году мы запустили, а в этом открыли регулярно дубль колоннады для тех, кто не может подняться на нее самостоятельно. Я говорю об инвалидах, передвигающихся на колясках. Мы наконец-то воплотили свою мечту: поставили лифт, способный поднимать колясочника и сопровождающее лицо. Лифт поднимается на кровлю Исаакиевского собора – и там есть возможность с высоты полета птиц взглянуть на город и тем, кто, казалось бы, прикован к земле. Мне кажется, это очень хороший жест музея. Кроме того, мы расширяем программы для посетителей с проблемами слуха и зрения.

Вы упомянули о молодых людях: как на Ваш взгляд, если у студентов больше не будет льгот на посещение музеев, они станут ходить в музеи меньше?

Закон, который регламентирует бесплатное посещение музеев студентами – он не такой древний, я помню, когда он был принят, и когда мы перестали взимать входную плату. Но я глубоко убежден, что полная стоимость билета – это неприемлемо для студента. По той причине, что сегодня у него стипендия значительно меньше, чем была у нас. У нас-то была не бог весть какая, а уж сейчас просто ничтожно маленькая. Мы, при любом законе, принимали у себя студентов художественных вузов, бесплатно оказывали им максимальное содействие, понимая, что это наши будущие коллеги, – так мы делали, делаем и будем делать. Что касается студентов вузов непрофильных для нас, — я думаю, что, если закон не изменят, мы на директорате решим этот вопрос предельно ласково. Если закон не поправят, мы все равно сделаем так, чтобы цена студенческая не превышала цену школьного билета – это в пять раз меньше обычной, что вполне доступно.

Но, на самом деле, к нам можно приходить и бесплатно, нужно только выбрать время. Достаточно в воскресенье утром пораньше встать и прийти к нам на божественную литургию – в любой из четырех соборов, входящих в состав музея. Естественно, никто не потребует деньги за вход на богослужение. А там уж, пожалуйста: пялься на все что угодно, впитывай в себя, и с литературой или с Интернетом ищи необходимую информацию.

Я отношусь к новому закону как к досадному пропуску – просто кто-то проявил невнимательность и проглядел это. Но мне кажется, государство могло бы взять на себя вопрос компенсации музеям этих затрат. Я думаю, что студентам надо предельно стараться помогать.

В любом случае, мы будем искать возможность не попасть под нарекания прокуратуры, которая может нас обвинить в том, что мы незаконно упускаем выгоду; и в то же время дать возможность студентам с минимальными хлопотами попасть к нам и получить свою долю ощущений, знаний и впечатлений. Когда человек приезжает учиться в наш город на 5-6 лет — это годы его становления. Если он приезжает из тех мест, которые бедны и на музеи, и на театры, — то абсолютно точно нужно, чтобы он за эти годы получил по максимуму – не объедаясь, но, все-таки, насыщаясь. Так что мы будем идти всячески навстречу.

Вы напомнили о богослужениях по воскресеньям. У Вас все музеи так или иначе имеют церковную историю – это храмы. И, естественно, Церковь рано или поздно может заявить свои права. Как вы ведете диалог?

У нас диалог начал складываться еще 23 года назад, а 22 года назад прошло богослужение в Исаакиевском соборе, и проводил его — ни больше, ни меньше — Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. И за эти годы наши отношения только развивались. Они никогда не входили в стадию неразрешимых споров. У нас бывают противоречия, но это совершенно нормальное явление, потому что мы еще и хозяйствующие субъекты, у которых есть свои нужды — что с одной стороны, что с другой.

Музей старается максимально благоприятствовать проведению необходимых действий епархиальными властями, старается помогать, — и мне это кажется вполне естественным. Уже когда я служил директором в этом музее – а это всего лишь пять лет и несколько месяцев – мы ввели Сампсониевский собор в режим ежедневных богослужений, мы начали богослужения, а с этого года тоже ежедневные, в Смольном соборе, мы сделали еженедельными богослужения в Спасе на Крови. Еще до меня развивалась практика в Исаакиевском соборе, который очень органично, имея свой приход, имея прикрепленных священников, осуществляет свою церковную деятельность. Мне кажется, это очень хорошо. Мы стараемся не мешать в то время и в той части, когда на то есть воля епархии.

Однако два хозяйствующих субъекта в одном доме — это очень тяжело. Конечно, начальственные нотки мы сохраняем за собой, но, в то же время, ведем себя как кроткие прихожане.

Но, например, Смольный собор уже находится в процессе передачи Церкви. Найдено ли новое помещение для концертов, выставок?

Дело в том, что музею «Исаакиевский собор» Смольный передали всего девять лет назад. Да, мы вложили очень много сил, средств: мы сделали концертно-выставочный зал, но пришло время немножко иное – значит, мы уйдем в другое пространство. Я к этому отношусь уже спокойно – нервозность в коллективе пропала, мы постарались ее снять. А новое пространство, может быть, позволит нам работать интереснее. Без трудностей невозможно ни жить, ни развиваться, ни работать – не интересно, апатично, засыпаешь. Без трудностей это – диван, а удобно должно быть в парикмахерской, как меня учили еще в театральном институте. На сцене – неудобно, и в жизни – неудобно — надо все время что-то преодолевать. Пусть это преодоление будет нашим способом совершенствоваться.

Вопрос о передаче Церкви Смольного собора, я думаю, уже решеный, потому что он опирается на законодательные акты. Ведь есть закон Российской Федерации, который мы условно называем «О церковных реституциях». И есть акты правительства Санкт-Петербурга. Наш полный выход из Смольного произойдет в ближайшее время. Я говорю не о днях, и не о месяцах – а о годах. Как только мы подготовим для переезда другую площадку — для концертно-выставочной деятельности. Потому что Смольный собор позиционируется как концертно-выставочное пространство.

Я пока не назову адреса – сейчас совсем-совсем на кончике пера уже висит капелька чернил, чтобы подписать адрес, после чего надо будет приступать к приведению этого здания в соответствующее состояние. Я в этом плане надеюсь на помощь города – мы обычно не обращаемся к помощи бюджета, но в данном случае это, конечно, потребуется, чтобы быстрее переехать.

Мы не собираемся круто менять свою идеологию – я подчеркиваю – идеологию – для меня это не бранное слово, а необходимое. Но это будет происходить в другом уголке города. И от этого уголок только выиграет, но никак не проиграет. И я знаю, что, если мы хорошо сумеем наладить работу, и, как говорят, «намолить» место, — за два-три года при очень плотной работе это возможно – то даже цена квадратного метра жилья в этом медвежьем углу, куда мы переедем, вырастет.

А что станет с хором собора?

Хор останется с нами в любом случае. Уже на моей памяти хор получил «легитимное» существование: у нас артисты стали не наемниками на сезон, а полноправными членами коллектива – со штампами, трудовыми книжками, и так далее – это наше постоянное подразделение, талантливое, ценимое нами и используемое очень-очень плотно. Так что, хор обязательно сохранится.

Вообще, у Смольного всегда была очень трудная судьба с момента закладки первого камня и до нынешнего времени – все время там были какие-то препятствия, длинные временные переходы. Я верю, что он все равно возродится, и пусть он служит как храм всех учебных заведений – это была бы очень хорошая ноша для такого рода собора. А наш хор – что ж, может быть, когда-нибудь будет заходить и в старый дом.

Хотелось узнать и насчет нового помещения – это будет храм?

Нет, я храм никогда в жизни больше не возьму – потому что, какой бы храм ни взял, там, по закону, как только мы приведем его в порядок, найдутся желающие его перевести в лоно той или церкви. Нет, здесь должно быть гражданское пространство. Которое и нас не будет преследовать своими ограничениями – у нас достаточно своих, внутренних. Я надеюсь, это будет что-то иное.

А другие Ваши храмы? На них Церковь пока не претендует?

Про другие храмы сейчас разговора нет. Но я когда-то еще хотел получить – и поверьте, у нас бы хватило сил, – здание Биржи. Да, оно убитое, оно требует колоссальных вложений и средств, и сил, но его тогда обещали судам. Эта идея провисла – и теперь, когда я вижу, как на лестнице между ступеней прорастает трава, мне становится больно. Ведь это самый центр, самое лобное место города. Если бы нам его вовремя передали, уже сейчас мы бы приступили к практическим работам – уже был бы закончен период подготовки документации, проектов и так далее. Но не получилось.

Я хотел сделать там музей с концертным залом, большим выставочным пространством, которое работало бы 24 часа в сутки. В городе нет такого места, центра, которое притягивало бы к себе как магнит, и способно было бы давать посетителю не только развлечение в виде бокала пива или чашки кофе. Там был бы собран материал, который, конечно, в другое время доступен и в других местах, но там он был бы сосредоточен в одну точку, в один центр. Это была бы очень хорошая история, и мы бы сделали это достаточно быстро и универсально, но, к сожалению, эта идея не проросла. Значит, будем осваивать чуть-чуть поменьше идеи и мечты. Мечтать – не вредно.

Вы наверняка слышали об инициативе возвести рядом со Смольным собором 168-метровую колокольню, от которой якобы когда-то отказался Растрелли. Вы бы одобрили этот проект?

Эта идея не новая – время от времени умы закипают, и она возникает. Для того, чтобы посмотреть, как это получилось бы — если бы да кабы – стоит сходить в музей Академии художеств и на хорошем красивом макете все это рассмотреть. На мой взгляд, там есть диссонанс в самом проекте – это раз. Там есть какая-то путаница, и, может быть, не случайно обошлись без колокольни: не только из-за каких-то финансовых или инженерных затруднений. Нет, мне кажется, там были и художественные неясности. Второе – пропал бы один из лучших видов со Шпалерной – фронтальный вид самого собора. Потому что колокольня изрядно перекрыла бы его. Но это, опять же, из разряда «если бы да кабы».

Я знаю одно: когда твой глаз уже привык к городу, когда ты любишь его, достаточно консервативно, в том виде и теми кусками, которые у тебя сложились, – то ты начинаешь негативно относиться к любым новациям. Если же ты родился, уже имея все это, то для тебя это естественно.

Я всегда вспоминаю гнев моего отца по поводу строительства телевизионной вышки на Петроградской стороне – уж она действительно встала на фоне шпиля Петропавловского собора не здорово. А для меня это вполне естественно: я помню ее с детства. Это очень условные вещи – мнение поколения. Это, кстати, касается и Охта-центра – я был сторонником и того места, и того проекта. Я очень сожалею, что этот проект оказался неосуществленным – Петербург не сделал тот шаг.

Ну, его сейчас в Лахте строят…

Я, может быть, испорчен театром, – но я представляю, что такое авансцена, и что такое задник. Никогда помещенное на авансцену не может быть таким органичным, как помещенное на задник, потому что на авансцене оно перекрывает основную площадку. Это закон перспективы. А я вижу этот город от моря, а не сверху вниз.

Хотелось бы еще узнать насчет реставрационного бюджета на будущий год. Сформирован ли он и что планируете отреставрировать в музее?

Реставрационный бюджет мы собираем и планируем сами. У нас есть целый ряд проблем. Есть продолжительные проекты – не на один год. Мы продолжаем серьезную работу с наружной бронзовой скульптурой Исаакиевского собора. Если встать и внимательно издали посмотреть на Исаакий, то видно, что наших ангелов спеленали, кого-то прижали к стеночке, но с пьедесталов сняли – там идет очень большая реставрационная работа. Все эти 24 фигуры переживают период лечения: кого-то увезли в больницу, кто-то остался амбулаторно лечиться на месте. Это большая, серьезная и дорогостоящая работа, которая растянута на несколько лет. Я мечтаю о том, чтобы ее поскорее закончить.

Кроме того, в конце года уйдет «тепляк» – конструкция, которая сейчас закрывает юго-восточную колокольню – завершим ее реставрацию, поднимем на нее до конца года еще 14 колоколов. Но «тепляк» возведут на другой колокольне – северо-западной. Она стоит более 150-ти лет, и там нужно кое-что подправить и подготовить ее к приему самого большого колокола Исаакиевского собора. Заказ на него еще не выдан, но я надеюсь, что в будущем году мы уже начнем и эту работу. И тогда мы вообще успокоимся, все звонницы будут оснащены.

Местные жители, кстати, не жалуются на шум?

Я очень люблю колокола. Я уверен, что колокольная нота этот город только украшает, а никак не пугает, не мешает и не раздражает. Я не знаю, кого она может раздражать.

Не хочу ссылаться на авторитет западноевропейских городов, но культура колокольного звона в России была особенная, и ее надо реанимировать и возрождать — потому что она почти умерла в прошлом веке. Мы к этому стремимся, и, думаю, никому не будем мешать, а вот украсить этот уголок города звуком, да еще сверху – мы обязательно украсим. Город слишком шумный, автомобильно шумный. А нам бы хотелось, чтобы он помнил еще и о вечном, а этому помогает только колокол.

В Исаакии вообще большие проекты. Мы закончили реставрацию Екатерининского придела, и нам надо приступать к реставрации придела Александра Невского. Там реставраторы не были более 10 лет, но это богослужебный придел, и, скажу достаточно пошло, — он уже «прокоптился».

Нужно серьезно вмешаться в жизнь внешней оболочки Исаакиевского собора. Сейчас я состою в переговорах с Карелией – с министерством культуры и министерством природных ресурсов. Нам нужен уникальный рускеальский мрамор, которым когда-то был облицован Исаакий. Внешняя среда настолько быстро набирает агрессивность — и химическую, и физическую, — что пришло время вмешаться в наружную облицовку. Боюсь, что мы с этим не справимся не то что за год, а года и за два — там очень большой объем работ.

Нам не нравится, что растет автомобильный парк в городе, а уж как это мрамору не нравится – не передать. Мрамор живой, он задыхается от таких миазмов. Мы в прошлом году взяли замеры с водостоков на кровле Исаакия после обычных летних осадков и ужаснулись, потому что та «чистейшая» дождевая вода, как оказалось, представляет из себя слабые кислоты и слабые щелочные растворы. Это все нездорово сказывается и на металле, и на камне.

А в Спасе на Крови?

В самом конце декабря мы откроем там еще один крохотный филиал нашего музея. В ризнице Спаса на Крови появится музей камня. Я думаю, это будет нелишним дополнением и знаком признательности тем мастерам, которые когда-то совершенно чудесным образом обращались с камнем, делая из него кружева, и все то, что восхищает нас до сих пор. Такое вот нововведение: теряя Смольный, мы приобретаем маленький новый музей, ну и через какое-то время новую площадку концертную и выставочную.

В самом Спасе на Крови не останавливаются работы – там есть нужда серьезно вмешаться и в металлические конструкции в подкупольной части, и в купольной части. Я продолжаю мечтать об отливке колоколов для Спаса на Крови, потому что они тоже должны вернуться на свое место — и тогда они будут перекликаться с колоколами Казанского собора, а это будет совсем нелишним. Вот здесь точно никто ругаться не будет.

Следующий год объявлен в России Годом культуры. Планируются ли у Вас в музее особые мероприятия по этому поводу?

Мы не планируем каких-то совершенно особых мероприятий. Но я продолжаю настаивать в своем общении с отделом международного сотрудничества, чтобы мы увеличили, причем агрессивно увеличили, так называемую составляющую «снаружи». Я хочу, чтобы наш музей постоянно каким-то образом был представлен за рубежом. А нам очень трудно что-либо представлять – у нас мало движимого, все прикреплено на недвижимость. Но все равно мы выходим и в Сибирь, и в Польшу, и в Италию, и в Германию, и во Францию – это экспорт культуры.

А «внутри» – я бы хотел, чтобы хор подготовил какую-то новую концертную программу. Я думаю, что у нас будут готовы новые фотовыставки. Обязательно выставочный отдел, пока мы еще находимся в Смольном соборе, сделает что-то в русле тех выставок, которые стали у нас ежегодными и обязательными. Есть идеология этих выставок – «Исцеление реализмом». Не потому что мы противники современного искусства, которое, скажем так, перпендикулярно позиционирует себя реализму – нет, просто мы считаем, что сегодня реализм нуждается в защите и сохранении. Мы берем лучших стариков-художников, — пусть не сердятся на меня, — и Белоруссии, и Украины, и России.

В будущем году, я думаю, и наша научная часть подготовит что-нибудь интересное. Ведь каждый год — какой-нибудь юбилей или что-то еще. Впрочем, я не большой любитель юбилейных дат. На мой взгляд, юбилей – это только повод к тому, чтобы задуматься и выбрать себе какие-то новые ориентиры. А вещи ценные — их надо все время держать в поле зрения и всячески окучивать, поливать и помогать расти.

Беседовала Дарья Скороспелова / ИА «Диалог»