Денис Бухаров: Обычные дети, обучаясь в коррекционной школе, формируют ценности, которые не даст ни одна гимназия

Вы руководите коррекционной школой. В чем особенность работы в ней?

Любая коррекционная школа с точки зрения управления требует больших ресурсов, чем общеобразовательная. Здесь много специфических особенностей, реализация которых требует дополнительного ресурса. Коррекционная школа – это полторы обычных. Тем более наша, которая реализует адаптированные программы для детей с проблемами со здоровьем по нескольким направлениям. У нас учатся дети с четырьмя видами проблем: есть речевые классы, классы для детей с задержкой развития, для детей с умственной отсталостью, умеренной и даже тяжелой, и для детей с нарушением опорно-двигательного аппарата. Можно сказать, что в нашей школе обучаются дети как с сохранным интеллектом, так и те, у кого очень большие проблемы с мыслительными способностями. Поэтому если говорить об управленческом ресурсе нашей организации, то это даже не полторы школы, а больше.

О каких именно ресурсах вы говорите?

Ни одна организация не может обойтись без финансирования, но школа – это особый социальный институт, в котором очень важны люди. Если в обычной школе человек, имеющий педагогическое образование, скорее всего, справится с поставленными перед ним задачами хорошо или удовлетворительно, то не каждый сможет выполнить свою работу качественно и результативно в такой школе, как наша. У нас, кроме профессиональной компетентности, нужно иметь еще и серьезные ценности. Когда говорят, что человек стал учителем по призванию, это значит, что человек способен работать в такой школе, как наша. Нам мало профессионализма, нужно призвание, должна быть готовность и общечеловеческая компетентность. Учитель в базовой школе помимо зарплаты получает удовлетворение от своей работы, видя какие-то конкретные результаты. Сегодня это измеряется с помощью ЕГЭ и других типов мониторинга. Он выучил детей, они поступили в вузы, что-то в жизни у них получилось лучше, чем у других. Для наших учителей результат работы другой. Это, в первую очередь, научить ребенка с ограниченными возможностями жить в современном мире. Он должен научиться одеться, приготовить еду, иметь какие-то элементарные бытовые навыки. В нашем детском доме, где живут сорок учеников, эти вопросы еще более актуальны. Мы должны научить ребенка зарабатывать деньги, чтобы он мог существовать. Учителя не всегда на уроках математики занимаются только математикой. Они учат правильно получить сдачу в магазине.

У учителей должно быть особенное отношение к этим детям?

Да, конечно. Отношение учителей должно быть особенным вообще к людям, не только к детям. На самом деле наша школа, да и все, работают не только для детей. Они решают важную социальную задачу и для детей, и для государства, и для родителей. Наша школа в большей степени ориентирована на родителей, нежели какая-то другая. Представьте ситуацию (таких около 30%): молодая семья, рождается ребенок, например, с ДЦП. Дальше для того, чтобы все сохранилось так, как есть, и оба родителя продолжали решать эту проблему, должно произойти чудо. Как правило, к сожалению, семья распадается. Остается одна мать. На себя она в этой ситуации махнет рукой. Карьеру ей вряд ли удастся построить, зарабатывать большие деньги, соответственно, тоже. Найти человека, который разделит с ней эту боль, шанс очень мал. Поэтому для нашей школы родители – это, с одной стороны, наши союзники, а с другой стороны – те, кому нужно помогать не меньше, чем детям. Нужно повышать их знания относительно воспитания такого ребенка, ведь образование ребенка с ограниченными возможностями должно быть непрерывным. Поэтому родители – это значимые для нас люди, а мы – для них.

Каким должно быть отношение к этим детям? Наверное, нельзя открыто выражать жалость к ним…

Вопрос непростой. Вы правильно говорите, жалеть нельзя. Мы, создав то, что есть в школе сегодня, показывая результат нашей работы, сломали многие социальные стереотипы. В том числе, относительно сирот. Сироты – это ведь тоже нездоровье, только социально. Мы не жалеем их. Мы стараемся купировать закладываемое в них ранее потребительское отношение к обществу. Наши дети получают то, что им положено, и даже больше. Они живут в очень приличных условиях, хорошо питаются, но у них нет ощущения, что им все должны. Кроме того, мы должны помочь человеку с ограниченными возможностями компенсировать психологическую составляющую недуга. Бывает так, что в одном классе за одной партой сидит ребенок из благополучной семьи, хорошо одетый, с большим количеством игрушек, богатыми родителями и тут же сидит колясочник, который с рождения не ходит, или сирота. Здесь выигрывает каждый. Находясь в среде социально здоровых людей, сироты теряют потребительское отношение. Они копируют модели поведения тех детей, которые живут в семьях. Но и для других детей и даже родителей это полезно. У нас есть девочка Тоня, она умственно отсталая. Если бы вы с ней встретились в коридоре, она бы к вам обниматься полезла. Были люди, которых что-то настораживало в этом. В принципе, это адекватная реакция: вдруг ни с того, ни с сего Тоня бежит и обнимает. Со временем те же люди стали по-другому на это реагировать. Толерантность – это терпимость, способность дать право другому быть таким же, как ты. Вот Тоня такая, она так видит этот мир, встречает незнакомого человека и идет к нему открыто. Не нужно отталкивать.

Насколько тяжело было начинать работать в вашей школе?

Когда я начинал здесь работать, было эмоционально тяжело. Я нахожусь дома в среде своих двоих здоровых детей, а на работе – в среде нездоровых. Через какое-то время я перестал разделять. Если первое время у меня было внутреннее напряжение, то сейчас я не считаю, что работаю в очень уж особенной школе. Это не привычка, а то, что мы стараемся воспитывать и в детях, и в родителях и в целом то, что мы несем. Мы это несем, сначала перестраивая себя.

Спасибо комитету по спорту, они построили нам спортивную площадку. Можно по этой спортивной площадке сказать, что здесь вся школа – инвалиды? Нет! Они будут на колясках кататься и забрасывать баскетбольный мяч в кольцо. Одна из наших учениц – чемпионка России по стрельбе из лука. Она на костылях ходит, в детском доме живет. Есть мальчик, у которого третье место в городе по робототехнике. При этом в соревновании участвовал 239-ый лицей. У нас дети в прошлом году начали писать проекты. По русскому языку и литературе заняли призовые места. Мы участвуем во всех мероприятиях наравне со всеми. Каждый из наших детей может найти что-то свое, быть успешным в чем-то. Так как все дети разные, мы и спектр возможностей должны дать очень широкий. Одна из лука стреляет, значит ведем ее в спортивную школу, другой робототехникой занимается – выписываем специалиста из Политехнического института, и так далее.

Получается, для детей, которые живут в детском доме, вы заменяете и родителей, и учителей, и семью. Это, наверное, тяжело…

У меня не было раньше такого опыта. Я управлял обычной школой, а опыта работы с детским домом у меня не было. В какой-то момент я собрал воспитателей детдома и сказал: ваши должностные инструкции, где все написано канцелярским языком, я заменяю одной фразой: «Вы должны быть матерями или бабушками для этих детей». Мы расставили воспитателей таким образом, чтобы на одну группу была женщина помоложе и постарше. Получилась такая модель семьи (естественно, не полной, естественно, не благополучной), где есть мама и бабушка. Мама должна взаимодействовать со школьными учителями, следить за тем, чтобы ребенок делал уроки. Бабушка же должна делать что-то в бытовом аспекте: научить пуговицу пришивать, например. Помимо этого мы сделали вместо комнат двухкомнатные блоки. В них есть гостиная и спальня. Не дом, конечно, но уже ближе к дому.

Как вы относитесь к новаторству в образовании?

Наверное, когда говорят о новаторстве нашей школы, имеют в виду нашу авторскую модель разноаспектной инклюзии. У нас, так скажем, школа смыслов. Четыре года назад в этой школе было 36 учеников, из них 24 – дети детдома. На сегодня в школе 260 учеников, 40 из них – из детского дома и еще 100 дошкольников. Для того, чтобы это учреждение не было ликвидировано, в 2010 году мы решили, что начнем учить всех. Потребность в нашей школе очень высока. Многие, в том числе и мои коллеги, говорили, что мы создаем модель, которая, наоборот, отвернет потенциального потребителя. Сейчас я расскажу подробнее. Например, у ребенка речевые проблемы. При этом родители понимают, что если его отдать в общеобразовательную школу, там с ним будут работать хорошие учителя, но не будет логопеда. Родители решают отдать такого ребенка в коррекционную школу. Приходя в эту школу, они увидят менее интеллектуально развитых детей, да еще вдруг сирота встретится, который ворует, бегает, курит. А если колясочник, который не может себя полностью обслуживать? Мы потенциально шли на колоссальный риск. То есть мы либо должны был становиться школой для очень «тяжелых» детей, либо выбирать одно-два направления, не четыре. За все время, сколько мы работаем по этой новой модели, мы только от одного родителя из 260 услышали, что он не готов отдать нам своего ребенка.

Что дает эта модель детям?

Интеллектуально сохранные дети, находясь в среде людей, которым нужна их помощь, формируют в себе такие человеческие ценности, которые ни одна гимназия не сформирует, даже если там будут преподавать все доктора наук! В процессе реализации модели разноаспектной инклюзии мы стали замечать то, чего вообще не ожидали. Стереотип обездоленности сирот был сломан. Они увидели тех, кому нужна реальная помощь. Отсутствие семьи – это еще не приговор. Есть те, кто к приговору гораздо ближе. Лифт у нас появился только год назад. В четырехэтажном здании на узких лестницах это, в общем, было большой проблемой. Когда они видели, что женщины-учителя поднимают ребенка с двигательными проблемами на второй этаж, то стали помогать. В чем еще может быть новаторство? Мы хватаемся за все. Сейчас мы будем делать загородную базу.

Что там будет?

Она будет рассчитана не только на то, чтобы дети отдыхали летом. У нас в школе колоссальная перегруженность, больше чем на 150%. Эта база будет работать в том числе и для того, чтобы в целях оздоровления какие-то классы могли выезжать туда на месяц-два учиться. Это очень полезно для детей. Если они там будут ночевать, то надо кровать самим заправлять, самим, без напоминания, гигиенические процедуры принять. Это все делается с целью социализации.

Какие проекты кроме загородной базы собираетесь реализовать?

В нашем городе есть человек, который хотел открыть семейный детский дом, но отказался от этой идеи по причине плохого здоровья. Он хочет передать нам свое детище в поселке Лисий Нос. Туда, скорее всего, поедут наши сироты, которые обучаются в индивидуальном порядке. У них будет загородная резиденция. У них там будут комнаты, своя игровая площадка и даже небольшой огород. Они смогут жить на природе. Не все состоятельные люди могут себе позволить дом в поселке Лисий нос. Мы, конечно, хотим, чтобы у нас был бассейн. Очень большой ресурс мы затрачиваем на оздоровление, а иногда и на лечение. У нас есть медицинская лицензия, мы имеем свой штат медицинских работников. У нас много разных интересных проектов, мы ни от чего не отказываемся. Например, планируем в следующем году сделать площадку, которая будет оборудована специальными качельками и карусельками для колясочников.

Есть ли у вас какие-то инновационные проекты?

Есть, но пока нельзя сказать, что он полностью реализован. Когда он будет закончен, это будет реально инновационный проект. Такого пока в России не знают. Это молодежная инвалидная фабрика. Мы хотим создать на нашей базе центр прикладных квалификаций. Изначально эта идея нужна для того, чтобы дети из детского дома получали трудовые навыки. Если вдруг ребенок не устроится на работу после училища, он может, допустим, стать частным предпринимателем, что-то изготавливать и реализовывать. Сироты зарабатывают на выставках-ярмарках. Когда у них накапливается определенное количество изделий, они говорят, что хотят их реализовать. Мы приглашаем наш попечительский совет. Сироты устраивают аукцион. На нем каждый должен рассказать, зачем его изделие нужно, из чего он это сделал, сколько времени затратил. Я считаю, что это очень важно. Не просто произвести, но и извлечь из этого прибыль. Есть дети, которые в принципе не могут работать. Тогда зачем мы, спрашивается, их поместили в школу из системы психоневрологических интернатов? Мало кто пойдет на работу помощника флориста, где надо только обрезать плохие лепестки. А у нас есть дети, у которых это и только это получится. Большее невозможно ни с физической точки зрения, ни с интеллектуальной. Пусть они научатся делать это качественно.

Беседовала Маша Всё-Таки / ИА «Диалог»

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга