Последний день декабря приобрел вкус оливье, звук курантов на Спасской башне и картинку из «Иронии судьбы» не сразу. Новый год долгое время находился в тени Рождества, а традиция ставить ёлку повсеместно прижилась только в прошлом столетии. Путь последнего дня года к всенародной любви был тернист, местами не официален и трагичен. «Диалог» выяснил, как отмечали праздник в годы запрета, в кольце блокады, с компанией сослуживцев в многочисленных ДК и дома перед телевизором.
До 1917-го: светский раут и младший брат Рождества
За символ Нового года — нарядную ель — надо благодарить императорскую семью. А, вернее, супругу тогда ещё великого князя Николая Романова — Александру Фёдоровну. Она первой (в 1817 году) начала устраивать ёлки для детей. До этого же наряжать дерево игрушками, специально изготовленными к празднику, было не принято — аристократия в России обходилась балами и маскарадами.
Первую «зелёную красавицу», как спустя полтора века начнут на утренниках величать ель, установили в Аничковом дворце. А уже после коронации Николая I ежегодные праздники в Зимнем дворце для детей и племянников императора стали устраивать с ёлками и подарками. На этих же вечерах присутствовала и свита. Постепенно традиция стала распространяться в подведомственных императрице учебных заведениях, а потом и среди петербургской знати. Но только с 1840-х годов ёлки стали наряжать по всей стране, но в основном в аристократических домах.
В начале XX века ели уже прижились как неизменный атрибут новогодней ночи. На ветвях развешивали изящные игрушки в виде башмачков, вееров или, к примеру, музыкальных инструментов. Эти мелочи часто импортировались из Германии. Уже тогда отечественные предприниматели старались продвинуть свой продукт в преддверии праздников. Так, новогоднее настроение довольно быстро начали использовать в коммерческих расчётах. Например, товарищество «Инэм» в качестве приложения к кондитерским изделиям выпустило специальные карнавальные маски, взывая к старой традиции маскарадов. Кроме того, неотъемлемым атрибутом Нового года ещё с ХIХ века стало шампанское. Его закупали для праздничного бала, где оно считалось гвоздём программы.
Кстати, именно в канун праздника открылся подвал знаменитого кафе «Бродячая собака» на Итальянской улице. В новогодний вечер с 1911 на 1912 год здесь проводили время балерина Тамара Красавина, хореограф Михаил Фокин, поэты Анна Ахматова и Николай Гумилев и другие известные в Петербурге персоны. На входе в «Свиных книгах» они оставляли автографы, записки и стихи. Здесь даже придумали собственный гимн, читали пародийные телеграммы, вручали ордена «Собаки», показывали шансонетки, пантомимы в масках. Атмосфера в подвале «подпитывала» творчество знаменитых посетителей даже в праздники. Ровно через год после открытия, в ночь с 31 декабря на 1 января 1913-го, Анна Ахматова написала:
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Однако атмосфера декаданса в праздники распространялась не на всех. Многие петербуржцы и петербурженки в канун Нового года занимались благотворительностью. Члены различных обществ раздавали подарки, собранные или приобрётенные благодаря рождественским базарам и пожертвованиям. Помощь детям, сиротам и больным оказывали деньгами, влиянием или личными усилиями. С 1914 года благотворители города взяли на себя ещё и попечение над ранеными, которые находились на лечении в госпиталях Петрограда.
Простой же трудовой народ в Новый год получал законный выходной, только по отдельному договору с хозяевами фабрик мужчины могли выйти на свои места сверхурочно. Эту норму закрепил в 1897-м году закон «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности». Там же было прописано, что рабочие не должны были трудиться в воскресенье и Рождество, а обязаны заканчивать работу в Сочельник до полудня. Эти официальные выходные способствовали приобщению крестьян (которые составляли весомый процент от всех фабричных) к традиции отмечать праздник на западный лад, как было тогда принято в городе.
Впрочем, в начале прошлого столетия на новогоднюю ночь всё ещё смотрели как на светское событие и лишний повод повеселиться и потанцевать. Это отразилось и на содержании открыток, которыми обменивались в канун праздника: надпись «С Новым годом!» отдельно не печаталась и часто шла после поздравления «С Рождеством!». На фоне букв фигурировали ели, ангелы и младенцы. Делать сюрпризы близким в конце года было не принято, все подарки разбирали из-под ёлок в ночь после Сочельника.
Для артистов же Новый год был и вовсе рабочим днём. В императорских театрах давали спектакли и активно репетировали новые постановки. В дневнике балетмейстера Мариуса Петипа есть записи, сделанные в канун праздника. Они так же отрывисты, лаконичны и деловиты, как и в другие дни: «31 декабря (18 декабря). В театре репетиция последних трёх картин «Волшебного зеркала» до 5 часов. Много больных. 1 января (19 декабря). Новый год. Репетировал до 5 часов «Волшебное зеркало». Много больных. День рождения моей жены» (пунктуация и орфография сохранены).
1917-1941 год: праздник вне закона
Первые разговоры о замене религиозных праздников на советские начались сразу после прихода большевиков в 1917 году. Советская власть стала вводить новую обрядность: например, вместо именин отмечались октябрины, обычные свадьбы трансформировались в комсомольские, изменения коснулись даже похорон — приглашали не священника, а представителей партии. После перешли и к борьбе с религиозными пережитками — главными христианскими торжествами, такими как Рождество и Пасха.
Однако рождественские гонения начались при новом государственном порядке не сразу. Какое-то время советская власть и праздник существовали параллельно: в первые годы советской России нанести окончательный удар по религиозным праздникам большевики не смогли. Шла гражданская война, и пойти открыто против народной веры, которая была очень сильна среди крестьян, не представлялось возможным. Был сделан только один решительный шаг: в феврале 1918 года вышел декрет СНК «О введении западноевропейского календаря». Православная церковь же на новое времяисчисление не перешла, хотя вопросы связанные с переходом на так называемый «новоюлианский» обсуждались на Поместном соборе 1917-1918 гг. Так, православное Рождество с Новым годом в России «поменялись» местами. И лишь в конце 1920-х гг., на фоне очередного изменения церковно-государственных отношений и введения сплошной пятидневной рабочей недели, Рождество праздновать в СССР перестали.
С 1929 года празднование Рождества запретили, а Новый год стал будничным рабочим днём. В стенгазетах различных учреждений публиковались поимённые списки «попавшихся» на посещении церкви или пении в хоре. Календарь несколько раз перекраивали с помощью «пятидневок» и «непрерывок», чтобы «сбить» праздничный настрой. По свидетельствам современников, к празднику под давлением властей лавки пустели, так что у людей не было возможности достать к столу сладостей, закусок или вина. А ель, в которой видели пропаганду религиозного института, и вовсе официально была вне закона.
«И вот, надо было видеть русскую толпу людей, ходивших по магазинам и порою довольно открыто возмущавшихся этим намеренным игнорированием интересов граждан. Тут-то и стало видно, что только насилие ничего не поделает. Внешнее торжество полное — ну, а внутри?», — пишет в своём дневнике историк и редактор Большой советской энциклопедии Иван Шитц (пунктуация и орфография сохранены).
В это же время детей активно агитировали за «антирождество». Был популярен лозунг: «Только тот, кто друг попов — ёлку праздновать готов». Среди школьников проводили анкетирование: спрашивали, ходят ли они в церковь, добровольно или «по принуждению» родителей. Добралась пропаганда и до квартиры Пуниных в Фонтанном доме, где в 20-х поселилась Анна Ахматова. Поэтесса переехала к своему гражданскому мужу — историку искусства и художественному критику, который работал в Русскому музее — Николаю Пунину. Но в квартире всё ещё жила его супруга Анна Аренс и дочь Ирина. Однажды девочка потребовала убрать висевшую в углу икону Казанской Божией Матери. В ответ последовала ироничная реплика её отца: «Ты у нас как партком завода «Красный гвоздильщик».
Убрать — ещё не самая жёсткая мера для той эпохи: детей призывали приносить из дома иконы для публичного сожжения. И всё же, несмотря на эти изменения и непростую ситуацию в семье, в квартире №44 Рождество и Новый год отмечали без пропусков.
«Ёлки, которые устраивали здесь, особенно в 20-е годы, для многих были как некое напоминание о праздниках детства и юности. В частности, для Николая Пунина Рождество было связано с Павловскими ёлками-маскарадами. Он сохранил память о пышных детских праздниках», — рассказала методист музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме Елена Джумук.
Кстати, в 20-е и 30-е семье удалось дополнить традицию интересными элементами. Так, из одной рабочей поездки в Москву Николай Пунин доставил вырезанную из картона сцену Рождества. Эти «декорации» праздника ставились под ёлку каждый год и были сделаны, кстати, уже в советское время. После 1927 года на ветвях праздничного дерева в квартире Пуниных появились фонарики и игрушки из японской бумаги, которую привёз после командировки в страну восходящего солнца глава семьи. Есть даже фотография, как на встрече нового 1928-го рядом с Анной Андреевной сидят два японца. Именно в это время на Рождество начались гонения, и хозяевам пришлось просить заграничных гостей хранить в секрете память о празднике и ёлке.
Так, вопреки запретам, в семье всеми силами старались сохранить традицию ради юной Ирины. На Рождество приглашали детей, племянников и друзей, готовили подарки, собирались в столовой под абажуром. Не отказались и от запретной ёлки: её ставили так, чтобы наряженный символ праздника не было видно с улицы — между окнами, которые тщательно зашторивали. В тот период приносить домой целое дерево было опасно, поэтому в квартиру доставляли отдельные ветки.
К 1934 году внутренняя политика СССР взяла курс на построение социализма в отдельно взятой стране. Тогда же решено было вернуться к национальным корням. В Европе назревала война, требовалось подготовить общество к потрясениям, и Новый год, по мнению специалистов, тут был как нельзя кстати. В печати стали рассуждать о значении праздника, вспоминая образ прошлого, когда дети буржуазии и чиновников веселились, а дети рабочих с завистью смотрели им в окна. «Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею», — из письма в газете «Правда» от 28 декабря 1935 года Первого секретаря Киевского обкома Павла Постышева.
«К середине 1930-х во внутренней политике СССР стали звучать имперские ноты и был взят курс на возвращение, пусть и в извращённом виде, элементов прошлого. Проведение новогодней ёлки, появление Деда Мороза и Снегурочки – стали лишь элементами этой общей политики. Праздник, по сути, стал альтернативой Рождеству, при этом был полностью лишён религиозной составляющей — подлинно религиозных атрибутов. Но зато в Новый год включили представителей полусказочной и былинной обрядности – Деда Мороза и Снегурочку. Праздник потерял связь с религиозным циклом, как это было в Российской Империи», — рассказал преподаватель СПбГУ, кандидат исторических наук Иван Петров.
В этот период вспомнили и о традиции обмениваться поздравительными открытками. Образы прошлого — ангелы и младенцы — не подходили, и их заменили на снеговиков, зверей и зимние забавы. А лидером тиражей, конечно, стал снежный волшебник.
«Образ рождественского деда (пока ещё не Деда Мороза) появляется ещё в начале ХХ века. Это благообразный старец в белоснежной шубе, меховой шапке с мешком подарков за спиной. Согласно лютеранской традиции, Святой Николай приносил подарки только хорошим детям, а тем, кто плохо себя вёл — розги. Советский же Дед Мороз в ярко-красной шубе и в валенках одаривал всех. Для него все дети были хорошими и заслуживали подарка», — пояснила методист Государственного музея истории Санкт-Петербурга и куратор выставки «Рождественские и новогодние подарки» Анна Пугачёва.
В предвоенный период сложилась традиция встречать Новогоднюю ночь под звон курантов. В канун праздника люди включали радиоприёмник и поднимали тосты. Это, конечно, не было похоже на дореволюционные «игристые реки», но одну бутылку на компанию советские люди могли себе позволить. Возвращается и обычай дарить лакомства, а также в эти годы появляется специальная упаковка для сладкого подарка. В почти неизменном виде, отмечают эксперты, она дошла до наших дней с 30-х годов. Картонные домики или чемоданчики наполняли для детей конфетами: начиная от простых карамелек до грильяжа.
«Для взрослых готовили практичные подарки. Этикет рубежа XIX-XX веков, когда дарить духи и предметы личной гигиены считалось моветоном, был забыт. Знакомых одаривали коробкой конфет или бутылкой шампанского. Люди перед праздником толпились в кондитерском магазине «Белочка» на Васильевском острове, пытаясь добыть побольше шоколадных наборов. Потом их раздаривали друзьям и знакомым. Это был серьёзный подарок, который по тем временам стоил значительных средств», — рассказала Анна Пугачёва.
Во второй половине 30-х годов наступил период репрессий и арестов: представителей интеллигенции и бывших дворян массово высылали из Ленинграда и Москвы. Тогда во многих домах стали избавляться от вещей из дореволюционного прошлого как от улик. В квартире №44 Фонтанного дома, где ель продолжали ставить именно в Рождество, на дереве появилось символическое убранство.
«Сохранилось воспоминание дочки Пуниных, когда детям поручили уничтожить эполеты. Дед Ирины, Евгений Аренс, был адмиралом царской армии, он не дожил до 30-х. Именно его эполеты дали детям, чтобы те их распустили на золотые нити и использовали как дождик на ёлку. В то же время офицерский кортик адмирала был выброшен в Фонтанку», — рассказала Елена Джумук.
1941-1945 года: Новый год в кольце блокады и войны
К 1941 году ленинградцы уже привыкли водить своих детей на ёлки и отмечать праздник с шампанским за накрытым праздничным столом. Но встреча первого Нового года в период Великой Отечественной войны не была похожа ни на один другой. Ленинград 8 сентября был отрезан от «большой земли».
Последовавшая после осени зима запомнилась блокадникам своими лютыми морозами. Ленинградцы замечали, что в такую погоду прекращались на несколько дней подряд даже воздушные налёты, но артиллерийские обстрелы продолжались. Трамваи не ходили, и в холод голодные люди пешком проходили километры из одного конца города в другой. Трубы времянок и «буржуек» торчали в заколоченных окнах. Из-за чего прохожим казалось, что стены домов дымятся. За шесть дней до Нового года весь город обсуждал ожидаемую прибавку хлеба к празднику. Вселяли надежду и новости с фронта: немцев, казалось, начали теснить — выбили из Тихвина, Керчи, Феодосии, дали отпор под Москвой.
31 декабря на новогоднем столе стояло, по воспоминаниям блокадников, всё накопленное, сэкономленное, выданное и выменянное к празднику. Например, праздничный ужин железнодорожника и писателя Александра Августынюка на двоих с женой состоял из супа из 5 макаронин и двух маленьких мороженых брюквин. К этому глава семейства прибавил хлеб, который копил несколько дней, а его супруга — жмыховые лепёшки. Ещё по карточке семье выдали пол-литра портвейна.
«Были тосты и всё как полагается. И даже были пьяны, так как с нашими истощенными организмами ½ литра красного вина сделали то, что в нормальных условиях не сделали бы и 3-4 литра! Факт, что я был пьян и даже не удержал в руках лампу и разбил стекло», — пишет блокадник (орфография и пунктуация сохранены).
Особенно старались сохранить атмосферу праздника в это непростое время для детей. Ёлки проводили в школах, в Ленинградском Дворце пионеров (в Аничковом дворце), при заводах, фабриках и учреждениях, где трудились родители. Также к Новому году в осаждённый город доставили съедобные подарки. В дневнике школьника тех лет Андрея Быкова жёсткие строчки о голоде сменяются описанием ёлок и подарков: «Несмотря на 250 грамм, которые мы теперь получаем, мрёт всё больше и больше народа. У нас в школе состоялась ёлка. Давали хорошие подарки и обед… Мы на этой ёлке не были. Зато мы были на ёлке у тёти Нины в институте. Я получил открытку с изображением трёх медведей. На сладкое мы получили три с половиной пряника, немножко сушёной кураги» (орфография и пунктуация сохранены).
Чудо ожидало в канун Нового года и малышей-дошкольников. Так, по воспоминаниям Валентины Коськовой, которая ходила в это время в детский сад, праздник к детям пришёл вместе с заморским арбузом. Привыкшая есть изо дня в день похлёбку на воде с кусочком картофеля или морковкой (к этому блюду ещё давали хлеб, по вкусу больше напоминавший глину), маленькая Валя в канун Нового года получила кусочек полосатой ягоды. Согласно детским воспоминаниям, он был настолько тонок, что сквозь него можно было даже разглядеть яркий свет под потолком. Аромат же арбуза показался ребёнку просто сумасшедшим и нереально вкусным. Воспоминание о нём Валентина, по её словам, пронесла через всю жизнь.
Устроить праздник старались и для детей, которые из-за обстрелов или по болезни оказались на больничной койке. В палатах детской больницы им. К. А. Раухфуса установили и украсили ёлки, а также подготовили угощение.
Однако скачок надежды, который подарили наступающий праздник и новость, что паёк увеличат, быстро сошёл на нет. «…С первым апреля, так как хлеба не прибавили ни грамма, несмотря на страстные ожидания. Вчера шёл пешком на Дзержинскую. В районе Фонтанки начался артиллерийский обстрел. Немцы поздравляли с Новым Годом. Снаряды свистели и рвались в Фонтанке и на набережной. Я видел пострашнее вещи, но тут мне стало страшно. Что же ждет нас в 1942 году? Неужели голод будет продолжаться и Ленинград не освободят из кольца вражеской блокады?», — с такой записи в дневнике 1 января начинает свой 1942-й блокадник Августынюк.
И всё же для некоторых семей праздник даже в кольце блокады мог дать больше, чем один день надежды. В первую военную зиму у Фаины Прусовой умер муж, и ей, медсестре в больнице им С. Перовской, пришлось стать главой семьи. Женщина заставляла своего сына Бориса, который учился на медика, и дочь Надежду постоянно что-то делать: ходить, вышивать, рисовать, читать, вести дневник. После блокады Фаина Александровна бережно вложила в свой дневник рисунки, которые для неё сделали дети в канун 1942 и 1943 годов. На бумаге были нарисованы нарядные ёлки и Дед Мороз.
«Больше они ничего не могли подарить друг другу существенного. Этот семейный праздник пришёлся на самую голодную пору, когда тяжело было поддерживать отношения. По дневнику можно судить, что этой семье помогли выжить страстная материнская любовь к детям — с одной стороны, а с другой — любовь сына и дочери к матери. Они смогли побороть все негативные вещи, связанные с голодом. Фаина Александровна заставляли детей вставать и что-то постоянно делать, чтобы они не лежали всё время. Борис и Надежда рисовали при коптилке, вели дневники и такие обычные, казалось бы, дела помогли им пережить страшное время. Когда Борис стал военным хирургом, а Надежда — санинструктором, они ушли на фронт. Мать ходила к ним на Лесной проспект, где располагался их госпиталь, и дети делились с ней пайком, подкармливали», — рассказала старший научный сотрудник выставочного отдела Военно-медицинского музея Минобороны РФ Анна Волькович.
Во время блокады опустела и квартира №44 в Фонтанном доме. И Ахматова, и семья Пуниных были эвакуированы из Ленинграда. Но когда кольцо прорвали, и город готовился встретить первый год войны без осады, они вновь собрались вместе в одном доме. Из четырёх комнат квартиры только в одной в — в бывшей комнате Ахматовой — сохранились стёкла в окнах.
«Решено было отмечать праздник именно там, пригласили гостей и детей. Довоенную маску деда надел друг семьи, художник Виктор Орешников. Его сын Саша сильно испугался и забрался на руки к Анне Андреевне. Поэтесса его утешала. Она разливала в маленькие чашечки какао и угощала детей. И хотя после тяжёлого разрыва с Пуниным в 1938 году Анна Ахматова отдалилась от таких семейных посиделок и переселилась в другую комнату, она стала одним из деятельных организаторов послеблокадного Нового года», — рассказала Елена Джумук.
С 1945 до 70-х годов: телевизор как компания в новогоднюю ночь
Склонность страны советов к масштабу и массовости любого движения, стройки или праздника, не могла не отразиться на традиции отмечать Новый год. В 50-е активно агитировали праздновать 31 декабря с сослуживцами, сокурсниками, то есть вне дома – в коллективе. Советские «корпоративы» были отнюдь не редкостью, особенно когда на всё про всё отводился один выходной. Люди скупали в отделах игрушек нехитрые атрибуты праздника – карнавальные маски из папье-маше и серпантин. К этой дате своими силами разучивали песни, готовили танцы и номера, шли в ближайшее ДК на концерт. А в 1956 году на экраны СССР вышел фильм, ставший эталонным киновоплощением весёлого новогоднего торжества – «Карнавальная ночь» режиссёра Эльдара Рязанова.
«Это была другая социальная атмосфера, когда телевизор оставался большой редкостью, и немногие могли его себе позволить. Фильм был снят, чтобы устроить людям праздник. Зрители могли коллективно прийти в зал и как будто побывать на грандиозной кинематографической ёлке, где с экрана их радовали «звёзды». Структурно картина предвосхищает будущий «Голубой огонёк», только для кинотеатров», — рассказал доцент кафедры драматургии и киноведения Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения Евгений Ерёменко.
По-настоящему в традицию праздника телевидение вписалось только в конце 60-х и начале 70-х. Именно тогда почти в каждой семье появился пусть черно-белый и маленький, но свой телевизор. Стали готовить и специальные новогодние телепередачи. На первом канале, практически единственном для 90% жителей страны, выпустили «Голубой огонёк». В своём новогоднем формате он стал выходить с 1964 года в ночь с 31 декабря на 1 января. Записывалась передача заранее, как и современные шоу.
Эта эпоха породила и новых героев для детей. На открытках 1960-1980-х появились литературные персонажи: Незнайка, Самоделкин, Кот в сапогах, Красная шапочка, крокодил Гена, Чебурашка и даже олимпийский мишка. Пройдёт несколько лет и по книгам снимут мультфильмы, а у некоторых из героев появятся новогодние приключения в тему праздника, например, у троицы из Простоквашино.
Между тем борьба с Рождеством продолжалась. В годы хрущёвской антирелигиозной кампании и частично в период застоя возле храмов дежурили дружинники и комсомольские активисты. Они останавливали людей, которые хотели войти под своды церквей. Особенно заметным противостояние становилось в больших городах. Верующие толпились в храмах в дни праздников. Дружинникам не раз приходилось срывать службы, но позднее власти начали действовать менее прямолинейно.
«Это известная практика в 70-е годы, когда перед Пасхой и Рождеством по телевизору транслировались самые интересные передачи. Нужно было любыми способами отвлечь население от христианских праздников. Поэтому пошли путём привлечения внимания к нерелигиозным светским развлечениям и событиям», — рассказал историк Иван Петров.
С начала восьмого десятка прошлого века советский народ уже мог лицезреть главу государства у себя дома с поздравлениями 31 декабря. Традицию телеобращений ввёл генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. В канун 1976 года за десять минут до полуночи он выступил по двум центральным каналам. Поздравление, скорее, было похоже на отчёт. Потом по состоянию здоровья генсек уступил свою речь однопартийцам, а с конца 70-х от его имени речь зачитывал диктор центрального телевидения Игорь Кириллов.
С массовым распространением телевидения и появлением различных новогодних передач люди снова вернулись к традиции домашних застолий с ёлкой в кругу близких, где новичком и центром притяжения стал экран. Кстати, как отмечают эксперты, свой вклад внесло не только Центральное телевидение, но и киностудии. К концу 1975-го Ленфильм подготовил киносказку «Новогоднее приключение Маши и Вити». Компактная картина с минимумом декораций, но с талантливыми актёрами и музыкой, завоевала сердца маленьких и взрослых зрителей. Интересно, что декорации волшебного леса достались от другой экранной сказки — «Синей птицы». Так советский кинематограф, незаметно для зрителя, умел «экономить» на съёмках. А следом на ТВ 1 января 1976 года вышел фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром!». Эта картина на контрасте с «Карнавальной ночью» олицетворяла то, как изменился сам праздник.
«Картина из 50-х — это весёлая история новогоднего розыгрыша в коллективе. А «Ирония…» — уже фильм о частном, о любовном треугольнике в бытовых декорациях, о том, что бывает 1 января. Так уж совпало, что обе ленты снял Эльдар Рязанов. В советское время ещё не успела сложиться традиция: выпускать каждый год блокбастер и широко его рекламировать, как это происходит сейчас. Но праздник, «когда часы двенадцать бьют», ощущается и в кинокартинах, казалось бы, на другую тематику. Так, в культовой кинокомедии «Джентльмены удачи» (режиссёр Александр Серый, 1971 год) важные эпизоды и кульминация происходят в атмосфере «новогоднего» настроения», — рассказал Ерёменко.
К середине 80-х подготовка к Новому году становится похожа на квест — всему виной дефицит. Достать подарки, деликатесы к столу, быть в курсе, в каком магазине, что и во сколько «выкинут» на прилавок. Далее — перестройка, а за ней следом 90-е, которые познакомили россиян с «братом» Деда Мороза — Сантой Клаусом.
До начала августовского путча, 7 января 1991, в календарь официально внесли Рождество, и этот день впервые после 1917 года стал нерабочим. Его возвращение прошло тихо, так как значение даты было частично утеряно. Новый год, ставший одним из главных праздников для советских людей, остался таковым и для россиян, наряду с Днём Победы и 8 марта. Сейчас 31 декабря – день, который объединяет людей без оглядки на религию и идеологию.
Подготовила Рената Ильясова / ИА «Диалог»
При подготовке материала «Диалог» консультировался со специалистами из Государственного музея истории Санкт-Петербурга, Санкт-Петербургского государственного университета, Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, Военно-медицинского музея Минобороны РФ, Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения. А также были использованы дневниковые записи, опубликованные в проекте «Прожито».