«Раньше Кафка писал о Жуке, а теперь — Жук о Кафке»: Максим Жук об авторе «Превращения»

Этим летом известный петербургский писатель и преподаватель Андрей Аствацатуров сделал на своей странице «ВКонтакте» необычную запись: «В прошлом веке Кафка писал о Жуке. А в наши счастливые дни Жук пишет о Кафке». Тем самым он проанонсировал книгу «Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке», которую написал филолог из Владивостока Максим Жук. А уже в сентябре Жук представил свою книгу в Петербурге.

Корреспондент «Диалога» встретился с автором, чтобы узнать, почему Кафка стал суперзвездой, что нужно, чтобы книгу, написанную во Владивостоке, читали в Москве и Петербурге, ну и, конечно, каково это всё-таки – Жуку о Кафке писать.

Максим Иванович, о том, что Жук пишет о Кафке, шутят, наверное, все. Вам как, не надоело?

Я сам люблю иронизировать над своей фамилией и над тем, как она сочетается с темой моей книги. Я думаю, что мне очень повезло, потому что у меня имя лучшего друга Кафки, Макса Брода, а фамилия неизбежно ассоциируется с его новеллой «Превращение». Это ещё и очень хорошая реклама, потому что «Иванов написал книгу про Кафку» звучит заурядно. А вот «Жук написал книгу про Кафку» – это уже вызывает интерес.

Первые 16 лет жизни мне с такой «редкой» фамилией, конечно, жилось не очень легко – приходилось вступать в конфликт со школьной гопотой. Но теперь я понимаю, что у меня прекрасная крестьянская фамилия. Мой прадед Лука Лукич Жук был украинским крестьянином, его в 1928 году раскулачили и со всей семьей сослали на Дальний Восток. Судя по всему, он был очень незаурядным и сильным человеком. Я по-своему горжусь, что я правнук «врага народа». Кроме того, семейная история, видимо, на генетическом уровне обусловила мой принципиальный антисталинизм, а в области филологии — интерес к Власти и Свободе как этическим и философским проблемам.

Продолжая разговор о фамилии, хочу рассказать один случай. Одна моя студентка прочитала на ночь «Превращение» Кафки и очень расчувствовалась. Ей стало очень жалко героя новеллы, который превратился в насекомое и погиб из-за жестоких и неблагодарных родственников. Она позвонила в полночь своей подруге и стала рыдать в трубку: «Представляешь, тут жук умер». Подруга: «Как? Ваш препод умер?!». Она: «Да нет, у Кафки в книжке жук» (смеётся).

Я недавно узнал, что студенты называют меня на французский манер Жу-жу или даже Жю-Жю. Это очень мило, трогательно и как-то по-домашнему (смеётся).

Как родилась идея написать книгу в жанре нон-фикшн, и почему именно о Кафке?

Во Владивостоке я веду образовательный проект «Культурная интервенция», в рамках которого читаю публичные лекции по истории культуры и литературы от Античности до ХХ века. Он пользуется довольно большой популярностью: среднее число людей, которые приходят ко мне на лекции – около 150 человек, а иногда и больше. «Культурной интервенцией» я занимаюсь уже почти десять лет. Но в какой-то момент я почувствовал, что уже не получаю от проекта той радости, которая была у меня в начале. Я упёрся в какой-то творческий тупик и стал думать, как не превратить любимое дело в рутину. В итоге я понял, что мне нужно написать книгу на основе своих лекций по западно-европейской литературе ХХ века.

Изначальный замысел был шире, чем книга о Кафке. Я задумал книгу под названием «Модернизм от Франца Кафки до Сэмюэля Беккета» и стал с большим энтузиазмом писать. Но скоро обнаружил, что написано уже достаточно много, а надо написать гораздо больше, и эта работа займет у меня ещё несколько лет. Я опубликовал на сайте gorky.media несколько статей о Кафке, и они вызвали положительный отклик у читателей. Спустя некоторое время со мной связался Андрей Аствацатуров и предложил издать в его импринте «Комарово» тот материал, который у меня есть на данный момент. Я понял, что у меня на руках неплохой черновик, из которого можно сделать интересную книгу о Франце Кафке в контексте культуры и литературы ХХ века. Я переработал и дополнил написанное, и в конце мая этого года книга была издана.

То есть, как я понимаю, нам стоит ждать продолжения?

Да. Я задумал книжную серию «Модернизм от Франца Кафки до Сэмюеля Беккета». Это будет не серия поверхностных брошюр в духе «Модернизм за 5 минут», но и не занудный академический текст. Мне хочется доступным человеческим языком рассказать о том, что такое модернизм, как понимать эту литературу, о чём она, почему это важно и интересно. Объяснить, о чём, как и почему написан «Улисс» Джеймса Джойса, «Бесплодная земля» Томаса Элиота, «В ожидании Годо» Сэмюеля Беккета.

В моих ближайших планах написать книги о Джеймсе Джойсе и Уильяме Фолкнере. Вместе с Кафкой они составят своеобразную трилогию. Если книжная серия будет хорошо принята, то я продолжу её книгами о Томасе Элиоте, Вирджинии Вульф, Марселе Прусте и Сэмюеле Беккете.

Как вам удалось, находясь далеко от столиц, издать книгу, которую теперь читают в Москве и Петербурге?

Я планировал собирать деньги на публикацию с помощью краудфандинга. Мой друг, издатель Шаши Мартынова, объяснила мне, как работает эта система. И я решил не связывался с крауд-платформами, так как они берут большую комиссию, что приводит к удорожанию книги. Я понял, что мне нужно сделать прямую подписку на будущую книгу, чтобы миновать ненужных посредников. В итоге интуиция меня не подвела. В «кафка-крауде», как я это назвал, приняли участие около 300 человек из 17 городов России: от Южно-Сахалинска до Калининграда. Но дело не в цифрах и не в географии, а в отношении подписчиков к моей книге. Ведь это настоящее народное софинансирование, подлинная человеческая сопричастность и солидарность. Думаю, что на презентации книги во Владивостоке, Санкт-Петербурге и Москве участники кафка-крауда наверняка чувствовали живую связь с этим событием, понимали, что внесли в это дело свой вклад. И я сам, когда занимался краудом, чувствовал живую поддержку, видел, что меня любят и ценят то, чем я занимаюсь.

В книге вы пишете, что Кафка – суперзвезда культуры: его лицо на значках, футболках, в сети о нём делают мемы. Почему такая судьба постигла именно его, а не Джойса или Фолкнера?

Действительно, очень сложно представить себе, например, паблик «Типичный Фолкнер». Хотя такой есть, но с автором «Шума и ярости» много мемов не сделаешь.

Думаю, Кафка популярен по нескольким причинам. Прежде всего, в его текстах есть те метафизические, нравственные, социальные вопросы и проблемы, которые мы до конца не осознали и не решили. И то, что Франц Кафка, элитарный, сложный автор, стал частью массовой культуры, означает, что интуитивно люди чувствуют, что Кафка говорит о вещах принципиальных, основополагающих.

Кроме того, люди, которые носят значки, делают татуировки или постят мемы с Кафкой, очевидно, как-то проецируют на него свою личность, входят в пространство мифа об этом писателе. О нём ведь существует много представлений, не соответствующих реальности, и я в своей книге пытаюсь их разрушить. Кафка не был таким уж мизантропом и социофобом. Но мы привыкли представлять его одиноким, печальным, никем не понятым. Почти любой человек за свою жизнь хотя бы какое-то время провёл в подобном состоянии, ощущая себя непонятым, отверженным и слегка гениальным. И соотнесение себя с фигурой великого Кафки, даже если ты не очень понимаешь, о чем он писал, дает ощущение собственной значимости.

Если говорить конкретно о сегодняшней России, увлечение Кафкой – тревожный симптом?

В России Кафку понимают прежде всего как социального пророка, предсказавшего концлагеря, фашизм и бюрократический абсурд. Так что это тревожный, конечно, сигнал. Я бы очень хотел, чтобы Кафка не был так популярен и актуален. Он ведь жил в умирающей стране: Австро-Венгерская империя трещала по швам от накопившихся социальных и экономических проблем. И она не пережила Первой мировой войны. Кафкианские тексты всегда говорят о мире, который либо резко утратил привычные свойства, либо необратимо становится другим. И в этой новой катастрофической реальности человек чувствует себя ничтожным и беспомощным. Мы тоже видим, что живём в ненадёжной, хлипкой реальности, собранной из каких-то пустых лозунгов, симулякров, исторического мусора и скрепленной невнятной постмодернистской идеологией. Видимо, мы действительно чувствуем, что Кафка говорит и о нашем нестабильном быстро и опасно меняющемся мире, готовом вот-вот рухнуть или радикально переродиться.

В конце вашей книги впервые на русском языке печатается новелла Карла Бранда «Обратное превращение Грегора Замзы», продолжающая за Кафкой «Превращение». Насколько удачной вам кажется эта попытка гармонизировать нестабильный и опасный кафкианский мир?

Ну, между нами, Карл Бранд – не великий писатель и вряд ли мог бы им стать. Но, мне кажется, что он хорошо почувствовал содержание мифологических аллюзий «Превращения», смог их подхватить и проговорить в своей новелле. Однако на уровне формы текст Бранда уступает кафкианскому оригиналу. Тем не менее, брандовская новелла кажется мне важной, потому что это первый фанфик по Францу Кафке, за которым последуют новелла Иштвана Эркеня «Обратное превращение», роман Марианны Грубер «В Замок» и другие произведения.

Кроме того, мне кажется, это удачное окончание для книги, потому что часто художественные тексты Кафки не содержат чётко выраженного финала. Незаконченность, фрагментарность – принципиальное качества его стиля и мировоззрения. Мне хотелось символически поставить точку если не в творчестве Кафки, то хотя бы в книге о нем.

Другу Кафки, Максу Броду, тоже пришлось дорабатывать неоконченные романы Кафки, хотя тот просил после его смерти сжечь все неопубликованные рукописи. Получается, что, читая сегодня «Америку», «Замок» и «Процесс», мы, как и Брод, нарушаем последнюю волю Кафки?

Не думаю. Дело в том, что завещания как такового не было. После смерти Кафки Брод нашёл в архиве Кафки две недатированные записки, в которых писатель просил уничтожить, не читая, всё, что не было опубликовано при жизни. Важно понимать, что Кафка не просил на смертном одре Макса Брода избавиться от рукописей. Он написал эти записки за несколько лет до смерти, находясь в состоянии депрессии. Более того, они не были нотариально оформлены, поэтому не имели юридической силы. А ведь Кафка был профессиональным юристом и мог составить завещание в такой категоричной форме, что его невозможно было бы нарушить. Кроме того, он поручил уничтожить свой архив ближайшему другу, который никогда этого не сделал бы. Брод дорожил каждым словом Кафки, понимая грандиозность его таланта. И, в конце концов, Герман Кафка, отец писателя, подписал официальное согласие, дававшее Максу Броду право посмертно печатать работы Франца. Таким образом, душеприказчик Кафки не нарушил ни нравственных, ни юридических законов.

Дело не в том, что Кафка хотел скрыть от читателей свое творчество, а в том, что для писателя сам процесс создания текста, момент озарения, которое водило его рукой, были важнее, чем публикация. Кафка говорил, что для него сочинительство – это форма молитвы. Это сакральный процесс, который самоценен и не подлежит тиражированию и продаже. Разговор с вечностью через письмо был для Кафки важнее, чем написанный текст. Кроме того, он видел огромную дистанцию между осознанным в результате творческого прозрения и написанным на бумаге. Кафка был перефекционистом, поэтому, думаю, ставил перед собой почти невыполнимые творческие задачи.

Но то, что Брод сохранил его рукописи – это очень важно. Я бы расценил это как акт защиты культурного достояния. Думаю, что созданное большим писателем принадлежит не ему, а людям. На месте Макса Брода я бы сделал то же самое. И, кстати, это далеко не первый случай, когда была нарушена воля автора. Благодаря нарушенному завещанию мы можем читать «Энеиду» Вергилия, поздние произведения Марка Твена, «Лауру» Владимира Набокова. Но вряд ли прочитаем в ближайшем времени новые романы и новеллы Джерома Дэвида Сэлинджера из-за принципиальных хранителей его текстов.

Как вашу книгу приняли во Владивостоке? Есть ли разница между тем, как Кафку и о Кафке читают здесь и на другом конце страны?

Книгу приняли хорошо. Больше всего участников кафка-крауда было из Владивостока. Это мои студенты, вольнослушатели, их родители, друзья – почти весь Дальний Восток, наверное, спонсировал книгу. Для меня это большая радость. Но я не думаю, что есть какое-то принципиальное отличие между тем, как мы воспринимаем Кафку во Владивостоке, Петербурге или Красноярске, потому что мы живём в едином социальном и культурном пространстве. И я думаю, мы чувствуем его одинаково. Всё-таки Кафка говорит об универсальных вещах, базовых, которые гнездятся в нашем подсознании. Он всегда говорит именно о вас. Анна Ахматова говорила о воздействии кафкианской прозы: «Он писал для меня и обо мне. У меня было такое чувство, словно кто-то схватил меня за руку и потащил в мои самые страшные сны».

Извините, но вновь не удержусь от словесной игры: как вам удаётся просыпаться каждое утро и оставаться Жуком, а не жуком?

Вы спрашиваете о тех ценностях, которые делают мою жизнь живой и полноценной. Зигмунд Фрейд как-то сказал, что есть только две вещи, ради которых стоит жить: труд и любовь. Я люблю дело, которым я занимаюсь. И я люблю тех людей, ради которых это делается. Я достаточно часто получаю отклики, мне пишут незнакомые люди из Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска, Южно-Сахалинска и других городов и просто говорят «спасибо» за мои лекции. Мне это очень важно, благодаря этому я чувствую, что не зря живу. Однажды я получил письмо с такими словами: «Пожалуйста, никогда не сомневайтесь, что ваш труд кому-то нужен. Он нужен, и очень многим людям». У меня есть в голове воображаемая папка «Слова лучших людей», куда я складываю самые важные для себя слова и мысли, и я туда эту фразу сохранил. Иногда, когда бывает трудно и плохо, я эту папку бережно открываю и перечитываю – для меня это очень большая поддержка.

Кафка говорил: «Я – весь литература и ничем иным не могу и не хочу быть». Я тоже мог бы сказать, что не занимаюсь филологией – я живу и дышу этим. Это мой экзистенциальный фундамент – то, что даёт мне и смысл, и поддержку, и счастье, в конце концов.

Беседовал Глеб Колондо / И «Диалог»