Поэт Стефания Данилова: «Быть знаменитым — красиво»

«В древнегреческой философии есть такое направление — перипатетика», – говорит Стэф, увлекая корреспондента «Диалога» из редакции на променад по историческому центру города. – «Это когда во время прогулок Аристотель и его ученики просто разговаривали и приходили к философским суждениям».

Гуляя со Стефанией Даниловой, к таким суждениям попробуй не приди. В свои 20 с небольшим Стэф – известная поэтесса (в паблике «Стефания Данилова пишет» более 35 тысяч подписчиков), автор нескольких печатных книг, спектаклей, организатор фестиваля «Всемирный день поэзии», а ещё SMM-щик, лектор, наставник. Курсы Стефании, где она делится опытом – вещь не бесплатная, но в интервью она рассказала о том, как чего-то добиться, будь ты поэт или любой другой человек, жаждущий признания. А ещё о конкурсах, на которые стоит, и на которые не стоит ходить начинающим авторам. И немного о вечерних платьях.

Ученики и учителя

«Любому человеку нужно прокачивать такие скиллы, как риторика и сценика, даже если ему не придётся играть непосредственно в театре или на концерте. Современный мир – это история про архитектуру личного бренда. Ты постоянно себя где-то позиционируешь. Возьмём такую бытовую сцену, как диалог в магазине интересных тебе товаров. Может получиться, что ты завяжешь беседу с продавцом, у вас окажутся общие интересы, и ты получишь работу — не в этом магазине, а в более крутом месте, как со мной недавно произошло.

Важно использовать любую ситуацию в свою пользу и не разделять роли «ученика» и «учителя». Поясню. Когда ты познаёшь какой-то новый навык на протяжении года, дальше его уже стоит преподавать. Это как в школе: когда только что объяснили новую тему, ты объясняешь её другу, брату, сестре, и в результате сам всё понимаешь лучше. Роль учителя для ученика помогает развиться самому ученику. Поэтому подход, когда ты будешь только учеником, будешь внимать своему гуру, а сам не будешь делиться знаниями далее, неверен. Но при этом ученик, учительствуя, не должен зазнаваться и считать, что он мерило истины».

Быть знаменитым

«Быть знаменитым некрасиво…» И быть богатым некрасиво. И быть красивым тоже некрасиво. Мне кажется, это такой чисто российский менталитет. Вот это «быть притчей на устах у всех»… Смотря какой притчей. Притча – это очень даже неплохо. Как правило, они содержат мораль и мудрость. А быть анекдотом на устах у всех – это уже не то.

Я бы не сказала, что эта фраза должна человека «стопорить». Это как барьер в беге с препятствиями, который человек должен преодолеть. Вот он слышит со всех сторон: «Слышь, ты чё, куда полез, рамсы попутал?» Но он должен всё равно гнуть свою линию. Потому что, в принципе, наверное, некрасиво быть в этом мире. Для меня некрасиво только одно – казаться».

Социальное поле

«Социальное поле — это термин Пьера Бурдье. Это чуть более широкое понятие, чем литературная тусовка. Допустим, мы говорим о молодом авторе, который хочет не просто писать, а как-то «поактивничать» в современном мире. Ему важно заводить знакомства, поддерживать адекватные, нормальные отношения с людьми. Это не значит, что нужно дружить с теми, кто тебе неприятен. Но общаться со всеми на тёплом товарищеском уровне – это абсолютно реальная задача. Для меня это нормально. Я могу установить контакт с любым человеком, если он меня априори не ненавидит. Вообще, умение говорить – это ключ к успеху в любом деле. Важно слушать других – то есть, обмениваться не просто репостами и лайками, а жизненным опытом. Мне очень нравится просто разговаривать с людьми, слушать их локальные истории. Это в совокупности даёт облако знаний, которое развивает меня как личность».

О харизме

«Не буду сбрасывать со счетов личную харизму. Она у меня есть. Это то, над чем постоянно нужно работать. Харизма – это история про личный бренд как раз, про то, какое впечатление ты создаёшь. От человека с писклявым голосом впечатление, конечно, будет совсем другое. И над голосом я в своё время тоже работала. И над улыбкой – у меня были брекеты два года, потому что мне многие говорили: «Стэф, ты выступаешь на сцене, у тебя кривые зубы. Это некрасиво». И я смотрела на свои фото и понимала, что они правы, что меня это тоже не устраивает. Два года сложных операций, и я добилась того результата, которого хотела.

Конечно, да, бодипозитив, принятие себя… Можно сколько угодно на эту тему говорить. Но внутренние понятия об эстетике не отменишь. Безусловно, всё субъективно. Кто-то любит как раз кривые зубы. Мамонову, чтобы быть харизматичным, не нужно иметь прямые зубы или заниматься ЗОЖем, например. У него это история про другое. К мужчинам вообще требования совсем иные. Но он каждым своим поступком, каждым жестом рассказывает какую-то историю. Всё в человеке (его внешность, слова, жестикуляция, одежда, творчество) — это личный бренд, который рассказывает какую-то историю. И первый вопрос, который человек себе должен задавать по утрам – какую историю я хочу рассказать сегодня?»

О конкурсах

«Конечно, я всем рекомендую идти на наш фестиваль «Всемирный день поэзии». Он сейчас самый масштабный. Это отрицать уже глупо. Мы издаём книги золотой сотни лауреатов. В этом году у нас был «передоз» с заявками. Но в этом году мы реформируем систему, создадим экспертные комиссии, чтобы больше уделять времени каждому участнику.

Интересен и фестиваль «Собака Керуака». Мне нравится, как это сделано и подано. Я люблю конкурсы, где нет строгих границ по тематике, а оценивают именно впечатление от поэта в целом. Поэта, а не человека с его личными косяками, например. По этой же причине у меня на фестивале [«Всемирный день поэзии»] от каждого участника — одно стихотворение на любую тему. Конечно, бывает, что поэт не умет выбирать свою визитную карточку и присылает какое-нибудь говно. Но это редко. Как правило, каждый знает, в чём его сильная черта.

У Павла Алиева — «Бегущая строфа». Это Сергиево-Посадский конкурс. Насколько я помню, там всегда было объективное судейство. Отмечу Чемпионат поэзии имени Маяковского Джамиля Нилова, Всероссийский фестиваль мелодекламации «Петербургский ангел» Михаила Вэя, «КаэРоманию».

Я минусую «Филатов-фесту». Как призёр зрительских симпатий, казалось бы, я должна «топить» за этот конкурс. Однако большая часть финалистов выбирается там по критериям, непонятным не одной мне. Бывают моменты, когда, жюри по каким-то личным сдвигам ставит минус один балл или плюс один балл. Я считаю, что такого вообще не должно быть на конкурсе такого уровня. Что-то вроде «этот мне насолил, я его не пущу». Открыто об этом там, конечно, не говорят. Но, опять же, выбор каждого — идти или нет. То есть «Филатов» — это «русская рулетка». Мне нравится, как у них с дизайном, с оперативностью, но я бы порекомендовала им поработать с составом жюри. У нас на «Всемирном дне поэзии» жюри выбиралось по принципу опросников. Мы интересовались у участников, чья оценка была бы для них значима. Выбрали самых топовых (кого чаще всего упоминали), связались с ними, стали сотрудничать».

Фанат и хейтер – одно и то же

«Однажды мой товарищ, писательница Полина Кулагина, написала мне в блокнотике для отзывов, который у меня гуляет по всем концертам, годную фразу: «И пусть твой собственный голос звучит в твоей голове громче аплодисментов». Это стало мне карманным напутствием. Конечно, я отслеживаю, что обо мне пишут. Это, так или иначе, попадает в поле моего зрения. Я беру к сведению. Но важно помнить, как писала Полозкова: «Сначала пришли и стали превозносить, а за ними пришли и стали топить в дерьме, важно помнить, что те и другие — матрица, белый шум, случайные коды, пиксели, глупо было бы позволять им верстать себя». Очень важно понимать, кто говорит. Само по себе мнение, в отрыве от личности человека, ничего не значит. Фанат и хейтер, грубо говоря, — это одно и то же. Первые пишут что-то хорошее, вторые пишут что-то плохое, но внимание они уделяют одинаковое. Но если там какой-нибудь матерный, с претензией на остросоциалочку, текст, а Шнуров считает, что это говно, то, скорее всего, — это реально говно и есть».

О вечерних платьях

«Для меня нет традиционных разграничений – вечерняя одежда, не вечерняя. Я всегда ношу то, в чём я чувствую себя комфортно на данный момент времени. Сейчас все детали моего гардероба составляют единую композицию. Это история, которую я рассказываю. Я заметила за собой такую тенденцию, что, когда я иду на какое-нибудь интервью или презентацию, где придётся много говорить, и я буду в центре внимания, я стараюсь одеться как можно более неброско, чтобы делать акцент не на деталях гардероба, а на том, что я говорю. Сегодня я одета в серых тонах. И, мне кажется, вечернее платье может считаться таковым, когда оно куплено за громадные деньги специально для какого-нибудь выпускного бала».

О поэзии

«Многое зависит от первого впечатления. Те люди, которые говорят о слащавости, узнали меня лет шесть-семь назад, когда я писала «сладкие» стихи для девочек. Это действительно была превалирующая тема в моих мыслях. Но времена-нравы меняются, и сейчас любовную лирику я не пишу. Не потому, что это позорно, и я решила от этого отказаться, а просто это перестало быть интересно. Я сейчас пишу остросоциальную лирику, философскую, гражданскую. То есть лирику «на подумать». В ней нет пропаганды дешёвого оптимизма. Это не те стихи, которые можно «глотать». С ними нужно аккуратно. Я не пишу о политике, хотя, безусловно, политические взгляды у меня есть, но это тема, на которую я не распространяюсь. Мне интересно писать о людях. Такое бытописание современного мира, поэтическая антропология.

Конечно, у меня были кризисы жанра, когда хотелось всё это остановить, но не забросить. Сделать остановку, осмотреться и понять, туда ли я иду, свериться со своим внутренним GPS. Но никогда не было такого, чтобы я говорила: всё, я ухожу из поэзии. Поэзия – это не война, в ней невозможно стать дезертиром. Если ты воспринимаешь поэзию как войну, тогда у тебя есть шанс стать в ней дезертиром. У меня таких шансов нет».

P. S. Импровизация

В конце интервью корреспондент «Диалога» поставил перед Стэф нелёгкую задачу – сымпровизировать на тему только что прошедшей прогулки в любой — поэтической или прозаической — форме. Вот что из этого получилось:

«Когда ты живёшь в этом городе много лет, но не прекращаешь смотреть на него глазами влюблённого туриста, город обрастает воспоминаниями, понятными только тебе. Как будто бы ты открываешь «гугл-мэпс» и видишь вместо маркированных ресторанов и заведений те события, которые случались с тобой в том или ином доме, в то или иное время. И вдруг понимаешь, что ты помнишь абсолютно всё, что память не может быть задвинута в дальний угол. Особенно, если эта память напрямую связана с городом, в котором ты живёшь всю свою жизнь. Сейчас, после двухчасового променада по историческому центру Санкт-Петербурга, я шла и понимала, что ничто не ушло в прошлое. Что прошлое – это будущее, а будущее – это прошлое. Вот здесь четыре года назад ходили к Светлане Сургановой в гости, и я тогда ещё удивлялась, что она разбирается в дорогостоящих сортах алкоголя, но категорически не приемлет табачный дым. Как мы шли здесь с моей большой любовью, и он говорил что-то такое очень важное. Но если я этого не помню, было ли оно действительно важным? Как вон в том дворе лежали на траве с бутылкой пива – тогда я его ещё пила – с режиссёром моего спектакля «Веснадцать раз не о любви», который будет ставиться в Астраханском ТЮЗе. Именно с этим другом вчера говорили по телефону взахлёб, не могли никак наговориться, и я была почти готова сорваться к нему прямо сейчас, чтобы этот разговор продолжился, как минимум, на трое суток. Но Петербург слишком цепко держит меня, не отпускает, иначе этого интервью тоже бы не случилось.

Сегодняшний день – это элемент очередной кольцевой композиции, потому что в этих же краях семь лет назад состоялось моё первое интервью. Неумелое, но не переставшее от этого быть всамделишным. Тогда, когда я не могла найти себя в словах, потому что слова были повсюду, но я не могла до них дотянуться. Они, как танталовы плоды, висели вокруг да около, а я беспомощно барахталась где-то внизу. Как же мне за это интервью было стыдно. И я помню, что единственное, о чём я мечтала, когда распрощалась с милым журналистом с четвёртого курса Политеха, чтобы когда-нибудь в этом же месте исправить это досадное недоразумение.

Отметила следующую тенденцию: большинство заведений, которые хранили память о моих концертах, ныне являются закрытыми. Это и кафе на Чкаловской имени моего 18-летия, когда я сменила пол за два часа. Первая часть концерта была женской, а вторая — мужской. Я была в шляпе с полурасстёгнутой белой рубашкой. Это и кафе «Хорошо» на Ваське, в котором было действительно хорошо. Одно из редких мест с по-настоящему говорящим названием. И маленькая кондитерская (к сожалению, не запомнила её название), где прошёл сдвоенный концерт в честь моего 21-летия.

Я иду и думаю, что моя прозаическая книга «Атлас памяти» уже полгода не выходит из типографии «РиполКлассик». Это единственный факт, который по-настоящему удручает меня. Сегодня я рассказываю историю про собственный голос, и более ни про что. Об этом сероречиво свидетельствует мой серый кардиган и остальные детали гардероба, подобранные в тон. Я думаю, что случайности неслучайны. Случайностей в принципе никогда не бывает. Хотя случайности — это то, что случается. Значит, они имеют право на жизнь.

Я снова начинаю вспоминать, как здесь шли с этим, говорили с тем. И всё оно куда-то идёт, и, мне кажется, что мир – это огромное платье, которое беспрестанно надевается на тебя. Как будто кто-то шьёт это платье и говорит: «На, примерь». И ты его через подол на себя надеваешь, а оно тянется-тянется-тянется. И на самом-то деле ты остаёшься неизменным. Ты – не идёшь. Может быть, перебираешь ногами, потому что балансируешь в воздухе. Но весь этот асфальт, всё это небо, эти шумящие июньские кроны надеваются на тебя. А смерть – это тот момент, когда ты уже наденешь это платье на себя полностью. Просунешь голову в воротник и увидишь белый-белый свет. И что-нибудь скажешь, а может быть, засмеёшься, а может быть, заплачешь. Ты будешь иметь право на абсолютно любую реакцию. Потому что эти реакции будут иметь право на свежеполученного тебя.

Я не знаю, чем завершаются истории. Мне кажется, лучшие истории – это те, которые не имеют конца. Мне нравится слово «открытый». Открытый финал как открытое море. И мой серый бумажный кораблик – потому что я в свои 20 лет только и делаю, что множу бумагу, пусть даже электронную – мой серый бумажный кораблик отправляется в своё дальнейшее плавание».

Беседовал Глеб Колондо / ИА «Диалог»