Блокадные кладбища

Блокада оставила свой страшный отпечаток не только на петербургских улицах, но и на кладбищах. В осажденном городе от голода и обстрелов погибли почти 800 тысяч человек, большинство из них нашли свой последний приют в огромных ямах на петербургских погостах. «Диалог» выяснил, где и как хоронили умерших ленинградцев в блокаду.

Почти сразу после начала войны город начал готовиться к скорым потерям. Для захоронения погибших от авиаударов были выделены спецплощадки рядом с территорией восьми кладбищ. К ноябрю 1941 года на этих участках вырыли 280 траншей длиной 20 метров и глубиной чуть больше полутора метров, а трест «Похоронное дело» сформировал отряд из двух десятков рабочих, их задача заключалась в перевозке трупов с места удара до морга. Первые месяцы смертность была небольшой, и удавалось соблюдать относительно спокойный режим погребения — тела оставляли в моргах на 48 часов для опознания, а на месте захоронения ставили таблички с именем и фамилией убитого.

К концу осени 1941 года на выделенных городом участках вырыли 280 траншей длиной 20 метров и глубиной чуть больше полутора метров. Однако смертность начала стремительно расти — если в сентябре в Ленинграде похоронили 3688 человек, то в ноябре количество погибших достигло 11 тысяч. Зимой 1941-1942 года в Ленинграде ежемесячно умирали примерно от 50 до 130 тысяч человек. Погибали от голода: нормы хлеба неизменно снижались, и к декабрю 1941 года рабочим полагалось 200 грамм хлеба, служащим и их семьям – 125 грамм (вес буханки составляет примерно 600-700 грамм).

Смерть на Васильевском. Начало блокады

В первую блокадную зиму мёртвые стали почти обыденностью – трупы лежали в домах, на улицах, в рабочих помещениях. Упавшему на улице не помогали, помощь означала собственную скорую смерть. В декабре сил работников «Похоронного треста» уже не хватало, как не хватало и мест для хранения тел. Именно так в морги стали превращаться церкви, жилые и промышленные здания и городские улицы. Один из самых известных таких «моргов» — улица Репина на Васильевском острове. Это уютный, очень узкий переулок с сохранившейся брусчаткой, в дни блокады он назывался Соловьёвским. Туда свозили трупы сотен ленинградцев, дожидаясь возможности похоронить их или сжечь.

Жители Васильевского хоронили близких на острове Декабристов (это часть Смоленского кладбища). Там, в частности, в начале зимы 1941 года похоронили старшую сестру Тани Савичевой – Женю. С записи о её смерти и начинается знаменитый дневник девочки. В отличие от многих горожан сестра Тани была погребена в гробу и покоится в собственной могиле. Гроб блокадной зимой был «роскошью» – в месяц в Ленинграде производили всего 350 гробов. С начала зимы 1941 года к этой работе присоединились районные предприятия, им нужно было дополнительно поставлять не меньше 15 гробов в день, пусть это и были максимально простые конструкции – простые деревянные ящики. Но и дерево стало слишком дорогим, о чём свидетельствуют воспоминания замдиректора Русского музея Григория Лебедева: «Помню, зимой 1941–1942 годов я выдавал доски на гробы для умерших сотрудников музея. Но скоро досок не стало – запасы иссякли. И я говорил уже с раздражением: — Ну, скажите, зачем покойнику гроб? Отвезите его в простыне. А доски кончились. Кроме того, живому древесина нужнее». Доски действительно доставали на кладбищах, привезённые гробы просто разбирали, а покойников раздевали. «Извозчик разрешил маме прицепить к ним сани с папиным гробом. Мама отстала. Придя на кладбище, увидела длинные рвы, куда складывали покойников, и как раз папу вытащили из гроба, а гроб разбили на дрова для костра», — вспоминала блокадница Зинаида Павловна Овчаренко.

Нелегко пришлось не только музейщикам, но и художникам: на острове находится братская могила членов Академии художеств. Именно там покоится знаменитый российский художник Иван Билибин, чьи иллюстрации к русским сказкам знает каждый россиянин. Как и многие другие, он умер от голода и дистрофии зимой 1942 года – у художника была возможность эвакуироваться, но он отказался оставлять осаждённый город. В братской могиле также похоронены художник-мозаичист Владимир Фролов (его мозаики можно увидеть как в России, так и в Европе, сохранились они и в Петербурге), архитекторы Яков Гевирц и Оскар Мунц, живописцы Алексей Карев и Павел Шилинговский.

В условиях первой блокадной зимы стало совершенно ясно, что город – его морги и кладбища – не были готовы к непостижимому количеству жертв. Ужасающий факт: к началу войны на кладбищах города работали 109 могильщиков, после введения норм выдачи хлеба умерло 46 из них. На весь Ленинград были всего четыре машины для развозки трупов, и умирающим жителям пришлось взять и смерть в свои руки: обессилившие люди тащили своих покойников на детских санках через весь город.

Смерть на Серафимовском. Суровая зима

«Индивидуальная» смерть в блокадном городе стоила невероятно дорого по меркам голодного военного времени. Если гробы можно было достать с огромным трудом, то что уж говорить об отдельном месте – это было практически невозможным для жителей «кладбища живых трупов», как выразился в своём дневнике блокадник Валентин Розин.

На Серафимовском кладбище для мертвецов быстро закончились места – не было их ни в морге, ни в церкви, ни в специально вырытых траншеях. Трупы лежали у ограды и вдоль дорожек. Это были «куколки» — за неимением гробов родственники шили для покойного своеобразный саван из простыней. Возле кладбища часто можно было услышать взрывы: так делали ямы под братские могилы. Специальный отряд подрывал определённый участок, следом вручную или с помощью экскаваторов его доводили до нужного состояния. Использовали любой кусочек земли. Например, у противотанковых препятствий на северной окраине Серафимовского кладбища похоронены около 15 тысяч человек.

На должности могильщиков заступили военнослужащие. Часть из них умирала от голода, с большим трудом они выполняли титаническую работу. Пронзительный рассказ помощника начальника штаба 353 ОГБ МПВО Василия Шклярука о работе в блокадные годы на Серафимовском кладбище был опубликован на сайте петербургского МЧС. Мы приведём только одну выдержку: «Наступила зима. Морозы стояли крепкие. Земля промерзла на глубине до одного метра и более. Бойцы МПВО от голода теряли силы, а траншеи надо копать, надо хоронить. Мобилизовали подрывной взвод. Сначала делали лунки до мягкого грунта, затем закладывали взрывчатку и подрывали мёрзлую землю, а затем рыли траншеи длиной 30 метров, шириной 2 метра и глубиной 2 метра. Начали захоронение на пустыре, как входить на Серафимовское кладбище направо, где теперь братская могила, потом по дороге и вправо за церковью, где и было закончено захоронение. Условия захоронения были очень тяжелые. Днём мы жгли костры, а ночью не имели права — из-за светомаскировки. Погреться было негде. Голод усиливался, паёк сбавили. Бойцы при рытье и захоронении трупов тут же падали и умирали, тут же их и захоранивали в траншею, иногда умирало до пяти человек в день».

Не хоронить в траншеях – почти привилегия. «Как хоронить? Надо было отдать несколько буханок хлеба за могилу. Гробы не делали вообще, а могилами торговали. В промёрзшей земле трудно было копать могилы для новых и новых трупов тысяч умиравших. И могильщики торговали могилами уже «использованными»: хоронили в могиле, потом вырывали из неё покойника и хоронили второго, потом третьего, четвертого и так далее, а первых выбрасывали в общую могилу», — вспоминал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.

За могилы отдавали карточки, хлеб, деньги, золото, если они были в семье. Так, одна умирающая женщина попросила родных похоронить её в отдельной могиле и оставила на похороны полтора килограмма сахара и золотые часы. О стоимости могилы на Серафимовском кладбище и обстановке там можно узнать из дневника блокадника Владимира Фокина: «Ходили в Новую Деревню, хотели заказать отцу могилу, но очень дорого берут, 800 грамм хлеба. Решили похоронить в общей могиле. На кладбище творится кошмарная картина. Трупы валяются сплошными штабелями, закапывать их никак не успевают, хотя по уборке трупов работают два района, Петроградский и Приморский».

Об отдельной могиле похлопотали родственники знаменитого русского художника Павла Филонова. Он умер от голода в своей квартире. По воспоминаниям близких живописца, в последние дни жизни Филонов был похож на мумию, настолько он был истощён. По иронии судьбы тело художника после его смерти накрыли его работой – картиной «Пир королей». Доски для гроба искали девять дней, столько и собрали – девять досок. На Серафимовское кладбище тело художника привезли на детских санках. О работе могильщика, которому заплатили хлебом и деньгами, вспоминала сестра художника Евдокия Глебова: «Какой это был нечеловеческий труд! Стояли сильные морозы, земля была как камень. Но ещё больше, чем мороз, затрудняли работу корни акации, около которой надо было рыть землю. И, как я помню, и забыть это невозможно, этот человек больше рубил корни, чем работал лопатой. Наконец, я не выдержала и сказала, что буду ему помогать, но минут через пять он взял у меня лопату и сказал: «Вам это не под силу». Как я боялась, что он бросит работу или, продолжая работу, станет ругаться. Но он только сказал: «За это время я вырыл бы три могилы». Добавить что-то к сумме, о которой мы договорились, я не могла, с собой у меня было только то, что я должна была отдать ему за работу, — и я сказала ему: «Если бы вы знали, для какого человека вы трудитесь!» И на его вопрос: «А кто он такой?» — рассказала о жизни брата, как он трудился для других, учил людей, ничего не получая за свой очень большой труд. Продолжая работать, он очень внимательно слушал меня. Человека этого я вижу и сейчас очень ясно, кажется, если бы я встретила его, узнала бы. Он не был кладбищенским работником, но чтобы прокормить семью, пошёл на эту тяжёлую работу. И как я благодарна ему за его труд, за то, что он терпеливо, а главное без брани проделал эту страшную работу».

Расположенный на кладбище храм преподобного Серафима Саровского в блокаду прекратил службы только на три месяца – с конца января 1941 до середины апреля 1942 года, поскольку здание пришлось временно использовать как морг. В остальное время там проводились богослужения. 27 января 1944 года зазвонили колокола храма – и звонили весь день, несмотря на запреты предыдущего десятилетия.

Смерть на Пискарёвском. Вечная память

Пискарёвское кладбище — главное мемориальное кладбище города. Здесь похоронено почти столько же людей, сколько сейчас проживает в Калининском районе: более 500 тысяч ленинградцев против 535 428 петербуржцев. Дела на Пискарёвском обстояли хуже, чем на Серафимовском. Свидетельства приводятся в сборнике «Ленинград. Осада» за февраль 1942 года: «На Пискарёвском кладбище количество незахоронёных трупов, сложенных в штабеля длиною до 180-200 метров и высотою до 2 метров, из-за отсутствия траншей в отдельные дни февраля достигало 20-25 тысяч». В последние месяцы зимы на Пискарёвское привозили до 10 тысяч тел в день.

После войны на кладбище возвели знаменитый мемориал, который ныне является и музеем. Среди его авторов были и блокадники. Так, соавтором скульптуры Матери-Родины стала Вера Исаева. О её буднях в осаждённом городе рассказала писательница Вера Кетлинская в очерке «Скульптор»: «В недели частых воздушных бомбардировок Исаева лепила с особым творческим упорством. Разбомбило её мастерскую, она стала работать дома. Она лепила фигуру дружинницы ПВО — девушки, отстоявшей Ленинград от огня зажигательных бомб. Она вложила в эту фигуру спокойную уверенность ленинградцев в победе <…> В голодные и холодные месяцы первой ленинградской военной зимы Исаева, полулёжа, при свете коптилки лепила молодую, здоровую девушку-бойца, девушку-краснофлотца, группу партизан над картой, партизана и партизанку, мать с ребёнком -ленинградскую военную женщину, одновременно суровую и нежную, со своим маленьким сыном <…> В студёный, ветреный зимний день, пешком через Неву, несла Исаева свои работы на Выставку изобразительных искусств».

За монументом находится каменная стена, на которой высечены слова ещё одной блокадницы – Ольги Берггольц. Знаменитые строки «Никто не забыт, ничто не забыто» стали не только символом блокадного времени, но и всей войны, а о подвиге поэтессы написано немало книг. На Пискарёвском кладбище в братской могиле — её муж, литературовед Николай Молчанов. Последние дни провел он в психиатрической больнице – на фоне дистрофии обострилась его хроническая эпилепсия, жену Молчанов не узнавал. Берггольц так и не узнала, где он был похоронен, однако просила похоронить её на Пискарёвском. Несмотря на это, она покоится на Литераторских мостках.

Братские могилы на кладбище обозначены небольшими камнями двух видов: военное захоронение обозначено звездой, а гражданское — серпом и молотом. На каждом камне выбит год, а сбоку – число, означающее номер захоронения. За каждым камнем – тысячи человеческих историй и одна трагедия, объединяющая их.

Спустя десятки лет горожане – дети, внуки и правнуки погибших ленинградцев – приносят к братским могилам не только цветы. Есть в нашем городе и ещё одна традиция: на гранитных тумбах оставляют кусочки хлеба и маленькие конфетки, столь желанные в блокадные дни, – как напоминание о страданиях и подвиге ленинградцев.

Подготовила Маша Минутова / ИА «Диалог»