Олег Кулик: Никакого искусства нет

Тот самый «человек-собака», эпатажный художник, перформансист Олег Кулик сейчас, по его собственным словам, ведёт тихий образ жизни и создаёт скульптуры для себя, а не для выставок. «Диалог» поговорил с Куликом о современном искусстве, атомном взрыве и «грядущем художнике».

— Весь Петербург должен быть наполнен искусством, где художник многое решает сам! Это самое важное. У нас никогда такого не было, даже в 90-е. Художникам всегда трудно что-то организовать самим. Нужны спонсоры, инвесторы, галеристы, коллекционеры, государство. В 90-е прорывались, потому что всё было очень дёшево.

— Замечаете ли вы тенденцию к тому, чтобы художник решал сам?

— С одной стороны к этому не идёт, потому что работает старая структура. Та, которая образовалась 50-60 лет назад. Решения принимают галеристы, коллекционеры, музейщики, чиновники. Эта система стала скучной, работает не так хорошо, а у нас художники очень сильные и их очень много, поэтому они сложно организованы, не дружны. Слабенький галерист, слабенький музейщик, слабенький чиновник находятся сверху. А дальше над чиновником появится художник. Круг замкнётся. Но это будет особый художник.

— Какой?

— Не понятно, но это будет художник, который даст уже инициативу, даст импульс и чиновнику, который даст команду музейщику, музейщик даст команду куратору, и куратор будет искать художников под этого художника.

— Вы имеете в виду кого-то конкретного или собирательный образ?

— Пока собирательный. В своё время таким были Глазунов, Кабаков, Малевич, Кандинский или Петров-Водкин, Бродский. И на Западе так же. Есть художники, которые создают следующий виток. Поп-арт так и возник. Американское государство поддерживало абстрактный экспрессионизм, совсем другое искусство. И вдруг возникает такая странная фигура как Энди Уорхолл, который делает очень модным обращение к фотографической реальности, почти пародийной, что, казалось бы, никакой поддержки не должно было иметь. Государство себя в этом узнает, и оно не то чтобы подчиняется художнику, скорее, вступает в некие отношения, принимает линию этого художника. Это не означает, что ему дают должность… И здесь произойдёт так же. Сейчас государство хочет выбрать такого художника. Оно постоянно кого-то назначает, но так не бывает… Художник приходит и даёт указания как будто свыше: «Вот так, б***ь, будет». Я жду такого времени, но эти художники бродят в свободной атмосфере.

— Это молодые люди?

— Не обязательно. Они просто не прячутся, не страдают эскапизмом и манией величия. Это люди, которые находятся во времени. Ведь художники, грубо говоря, делятся на три категории: талантливые, которые находят свой язык и говорят на нём; менее талантливые, которые им подражают и продолжают их линию; и уникальные, которые отказываются от своего языка, когда начинают ловить цайтгайст, дух времени и говорить языком своего времени. Часто эти художники не сразу видны, потому что мало отличаются от времени и кажется, что это не интересно. Вот [Анатолий] Платонов, например, яркое выражение. Это человек, который сконцентрировал в своём языке бездны ужаса, которые были в его время. Нельзя сказать, что это язык Платонова. Или Кабаков, который писал коммунальную квартиру, коммунальный быт. Но сейчас, наверное, гениальный художник очень нужен. Не просто потому, что гениальный художник появится, и это будет приятно. Это не вопрос удовольствия, наслаждения, это вопрос спасения. Если такой художник не появится, мы исчезнем. Куда сейчас идёт мир — не понятно, со всеми воюем.

— А куда искусство идёт, понятно?

— Искусства никакого нет. Что такое искусство? Давайте говорить конкретно. Есть художники. Куда художник Боря Михайлов идёт? Это интересно. Куда идёт Бугаев-Африка? Это интересно. Разберём, что делают конкретные художники и поймём, что они не складываются ни в какую парадигму.

— Это всегда так или только сейчас?

— Не всегда, но это продолжается последние сто лет. Огромное разнообразие. Власть и общество выстраивают иерархию, делают отбор, создают рынок. Все ругают Дэмиена Хёрста, а он поставил свои эти дуры в Венеции и все говорят: «Это говно, это бездарно». Начинают говорить только о Хёрсте. Пройдёт 10 лет, все музеи будут в Хёрсте. По большому счёту, даже те, кто не любит Хёрста, радуются тому, что побеждает что-то очень яркое, формальное, пластичное. Не этот худой концептуализм, текстики какие-то непонятные. Побеждает мощная, сочная, яркая форма. Пусть это китч и поверхностно, но всё-таки это искусство, которое мы знаем и любим. В этом смысле Дэмиен Хёрст является выразителем времени, которое сейчас исчезнет. Такое ощущение, что он великий художник на «Титанике». Сейчас этот «Титаник» трахнется об айсберг, и всё посыпется. Я, например, сейчас делаю искусство после катастрофы. Мне, к счастью, не нужны большой зритель, успех и внимание. Мне нужны покой и медитация. Я работаю, как будто атомный взрыв уже произошел.

— А он действительно произошел, или вы фантазируете?

— Не знаю. Я надеюсь, что этого не будет, но, к сожалению, у меня сильнейшая интуиция. Она никогда меня не подводила. Проблема в том, что она настолько сильная, что я сильно опережаю время. Это не хвастовство, это как раз недостаток. Если бы я чуть-чуть опережал, было бы круто. Сейчас кто выиграл «Золотого льва» в Венеции? Человек-собака. Сделали мой перфоманс, только в одежде. У меня это было 25 лет назад. Тогда все были в шоке. Я рад, что это произошло, что сейчас узнали о человеке-собаке. Все пишут об этом, все на меня ссылаются, но мой поезд ушёл. Даже если бы мне сейчас за это дали награду, мне бы это не понравилось, потому что нужно было тогда. А то, что я сейчас делаю, это какие-то прекрасные формы, находящиеся в невесомости, скульптуры без подиума, без опоры, лишённые гравитации, притяжения. Это и есть формы после ядерной войны, когда мы потеряем все опоры. Сейчас человек, потерявший опоры, это что? Это выпавший из социальной лестницы, социальной структуры, из модных связей. А представьте, если не будет ни структуры, ни лестницы, ни связей. Всё будет снесено. Что интересно будет делать? Интересно будет делать только то, что твои руки и глаза захотят. Это очень архаическая форма. Это не то искусство, которое обращается к примитивизму, который был достаточно высоким и культурным. Это глина и ты. И никакой культуры нет. При этом есть некое воспоминание: что-то было или будет, или это сон. Я уже 5 лет делаю скульптуры и ни разу не показал их. Только одну.

— А почему?

— Мне трудно в этом признаться, но у меня нет никакого желания. Я даже сам себе не могу поверить. Как будто отключилось то, что называется честолюбием. С другой стороны, есть страшный интерес наработать так много, чтобы потом была возможность спокойно показать. Я в искусстве с 15 лет, и всю жизнь делал работу к сроку, к мероприятию, к событию, к выставке, к проекту. Всегда не успевал доделать, всегда видел, что что-то не так, видел чужими глазами, следил за реакциями. Всегда жил в таком полусыром личном и творческом состоянии. А тут я делаю постепенно, медленно, серьёзно. При этом я не делаю больших скульптур, огромных, важных. Они все немножко мультяшные, смешные. Я сейчас сижу, беседую и скучаю по недоделанной скульптуре. Как по ребёнку скучаю. Если произойдёт атомная война, я буду одним из редких художников, которые будут знать, что делать.

— И что делать?

— То же, что я делаю. Тела! Человеческие тела! Человеческие, животные — не важно. При чём они у меня не самые красивые: у них животики, ещё что-то. Я сделал портрет Пети Павленского с Путиным. Потрясающий просто. Все захотели выставить. Это был первый, который я был согласен показать. Я согласился, но все отказались, испугались. Это показатель.

— Вы немножко сказали про большого зрителя и кажется, что современное искусство не имеет широкой аудитории. Это так?

— Не верьте этим всем дуракам. Это бездари. Либо они не понимают, чем занимаются. Сколько я ни делал выставок, очереди стояли! У меня был ЦДХ полный, войти было нельзя. Делал выставку «Верю» на «Винзаводе». Три с половиной месяца! Выставка стоила 400 тысяч евро! Мы отбили на билетах 450. Блокбастер был! Очередь стояла! Мою персональную выставку в Ермолаевском до сих пор все вспоминают! Я не спорю, что какие-то выставки не получат большого резонанса, но, как правило, это художники, которые и не хотят его: разумные концептуалисты, минималисты, либо те, кто работает на некий специальный рынок. Я не хочу унижать, но в основном это просто неинтересное искусство. Я сейчас делаю выставку, и меня совершенно не будет волновать, сколько придёт народу. Честно вам говорю. Я уверен, что кто-то будет, но главное, что эти работы, которые я делаю по полтора года, будут правильно выставлены, подсвечены. Я так волнуюсь и хочу, чтобы это всё состоялось, чтобы была возможность всё это сделать по-настоящему, не спеша, со вкусом, с изменениями.

Беседовала Маша Всё-Таки / ИА «Диалог»