Сергей Стадлер: Сейчас эпоха менеджеров. Для искусства это печально

Чем и насколько, на ваш взгляд, важен для Петербурга Культурный форум?

Мне кажется, очень важен. Культурный форум — крупное событие, когда в три дня происходит много самых разнообразных вещей. Очень хорошо, что в Петербурге проходит экономический форум, но в культурной столице должны устраивать такие большие культурные события. Это мне нравится. Это подтверждает наш статус крупного города.

В программе форума круглые столы, спектакли, концерты. А какими могут быть результаты мероприятия?
В культуре не бывает конкретного результата. Чаще всего он бывает отложенный. Хотя, конечно, должен быть конкретный итог дискуссий. На них могут приехать директора театров, режиссеры, ректоры консерваторий — пообщаться. Какие-то конкретные вещи тоже есть, но в целом, как событие, культурный форум – долгоиграющая вещь с не очень конкретным результатом и с очень нескорым.

Что бы вы отметили в программе секции «Музыка»?

В дискуссионной части прошла конференция ректоров консерваторий, а также съезд руководителей концертных организаций нашей страны. Они открывали виртуальный концертный зал. Я думаю, что такое общение важно, потому что участники могут обменяться опытом. Там такие разные и известные люди. Все они — хорошие организаторы, и им было, чему друг у друга поучиться, что узнать. Также прошел круглый стол директоров оперных театров России и Европы под названием «Сотрудничество без границ». Эта тема тоже очень важна сейчас. Несмотря на такую трудную политическую ситуацию, все-таки культурные коридоры мы пытаемся сохранить. А культурная программа – это концерт, посвященный Римскому-Корсакову. Он действительно великий петербургский мастер, композитор. У него юбилей. Мы любим круглые даты, для нас это важная творческая составляющая. Там выступал симфонический оркестр Санкт-Петербурга и молодые певицы Екатерина Шиманович, Елизавета Свешникова и Юлия Сулейманова, а также сводный хор и один из значимых, самых выдающихся певцов в мире Паата Бурчуладзе. Всегда интересно, когда звезды приезжают на такие события. Он пел фрагменты оперы Мусоргского «Борис Годунов» в редакции Римского-Корсакова. Но, конечно, в этом году все-таки самое главное на форуме – это юбилей Эрмитажа, 250 лет великому музею.

Вы сказали о круглом столе «Сотрудничество без границ». Действительно, сейчас все говорят о непростой ситуации, когда политика мешает всем сферам искусства. Срываются фестивальные выступления, гастроли, обмены. Как по-вашему, может ли политика вмешиваться в культурную жизнь?

Все всегда говорят, что нет, но на деле всегда так было. Любое событие — это все равно финансы. У нас все учреждения культуры государственные. Крупные структуры могут испытывать финансовое давление, но оно может стать политическим, и это все понимают.

Насколько это правильно?

Конечно, это не правильно. Как раз музыка не требует перевода, это интернациональный язык. В каких-то сложных ситуациях искусство может сделать больше, чем политика и оружие. Так не раз бывало. Люди, которые преданы искусству, не всегда связаны с политикой, хотя я не думаю, что существует полная свобода.

Финансовая зависимость не губительна для творчества?

А какой смысл рассуждать на эту тему? Мы можем что-то изменить? Нет. Для высокого творчества конечно губительна. Все-таки сейчас эпоха менеджеров. Для искусства это печально. Были эпохи композиторов, дирижеров… Понимаете, если человек по своей сути очень крупный менеджер, он вряд ли будет директором театра. Он скорее всего будет возглавлять крупный нефтяной концерн или финансовую корпорацию. Эти жесткие финансовые рельсы ставят культурный процесс на рельсы бизнеса, то есть делают его утилитарным. И это печально. А искусство как раз интересно тем, что выходит за любые рамки. В современной ситуации можно, например, создавать однодневных звезд. Публика очень зависима от средств массовой информации. Когда людям говорят, что какой-то артист хорош, они идут на его концерт, платят большие деньги, но им не очень нравится. В следующий раз они не идут. Возникает следующая короткая вспышка звезды, человека, который большим артистом не является. Примеров тому очень много. Это все возможно делать в период такой нетворческой атмосферы, которая сейчас существует в мире. Это не период творчества, не период искусства. Это период технологий. И заката. Не знаю, может быть, будет рассвет. С другой стороны, проблема искусства, культуры и власти всегда существовала. Тоталитарные государства очень подавляли художников, но, с другой стороны, они могли и очень вознести. Мы знаем примеры, когда люди искусства были очень зависимы. Проблемы существовали всегда. Сейчас они такие.

Можно ли как-то на это повлиять и изменить ситуацию?

Я не думаю, что люди культуры могут ее изменить. Они могут стараться это сделать, что, в общем, все время и происходит. Но ситуация в целом на планете такова. Это же не только культуры касается. Сейчас период финансовых махинаций, невероятного жульничества, организованных войн. Мне не кажется, что сейчас большая политика и финансы вообще прислушиваются к голосам культуры и искусства. С другой стороны вопрос сложный, потому что сейчас очень мало личностей, к которым можно было бы прислушаться.

То есть нынешние проблемы существуют в том числе и потому, что власти не к кому прислушиваться?

Это обоюдный процесс. Сильных личностей мало. В 70-х годах умерли два великих композитора – Шостакович, Стравинский. Позже умер Мессиан. Сейчас в мире нет ни одного композитора, которого можно было бы поставить с ними рядом. С другой стороны, это ведь не только в культуре проявляется, это и в политике тоже. Сейчас вообще личность в обществе более ограничена. Условный президент, предположим, американский, при, казалось бы, неограниченной власти очень связан. И чем он выше, тем он менее свободен. И какие-то очень серьезные вопросы он может быть даже и не решает. Мы живем в такое время.

А почему не возникает личностей в искусстве?

Не знаю. Я думаю, что это не зависит от людей, это такое нетворческое время. Мне не кажется, что люди ждут властителей умов. Сфера искусства ушла в сферу развлечений. Можно пойти на концерт, можно посмотреть его в Интернете и вообще никуда не ходить.

Как вы относитесь к тому, что классика становится шоу? Вот Ванесса Мэй, к примеру…

Ванесса Мэй вообще не музыкант. Все почему-то спрашивают про нее. Она не классика. Она не скрипачка вовсе. Она шоу-мен. Это эстрада. У них там свои законы. К нам это не имеет никакого отношения. Просто она еще и держит в руках скрипку – дополнительный эффект. А то, что принято называть классикой, требует определенных условий, без которых оно просто не может существовать. Симфонический оркестр или скрипач или певец должен играть в зале с хорошей акустикой. Мы никогда не используем никаких технических дополнительных средств, никакой электроники — у нас все инструменты сделаны вручную. И если этого нет, как только в дело вступают микрофоны, это перестает быть настоящим искусством и становится суррогатом, чем-то ненатуральным.

Почему?

Это все равно что смотреть по телевизору картины Рембрандта. Может и не плохо для того человека, который никогда не видел этих полотен. Сейчас все радуются виртуальным концертным залам. Мне это немножко забавно. Конечно, хорошо посмотреть концерт по телевизору в какой-нибудь деревне, в которой недавно провели газ, и которая находится за тысячу километров от Хабаровска в тайге, где никакой другой возможности нет. Но, на самом деле, смотреть концерт по телевизору бессмысленно. И самое главное, что есть в выступлении, телевизор не передает.

Что именно?

Это процесс сотворчества, процесс воспроизведения музыки, которая сама по себе не звучит. Можно лечь с романом Толстого на диван, но лечь с партитурой не достаточно. Нужно, чтобы эту музыку кто-то воссоздавал. Это то, чем я и занимаюсь. Люди продолжают идти в концертный зал, потому что им интересен именно этот процесс.

А насколько сейчас публике интересна классическая музыка?

Она продолжает быть интересна определенному кругу людей, которым небезразличны всякие духовные радости. Этих людей бывает меньше, бывает больше, но все равно этот круг существует. Другое дело, что сейчас на концертах много случайных людей. Когда происходит какое-то событие, то там есть те люди, которые пришли сознательно, и знают, что будет, а есть те, которые попали случайно. И потом, сейчас слишком много концертов. Если вы возьмете петербургскую афишу, то увидите, что каждый вечер проходит по нескольку концертов. Раньше так не было. Люди на планете в целом любят знакомую музыку прошлого. Если бы мы начали жить, как в эпоху барокко, когда люди играли только ту музыку, которая написана сейчас, то концертная жизнь на планете прекратилась бы через неделю. Люди идут слушать Чайковского, Моцарта, Римского-Корсакова. Конечно, современная музыка звучит, но ее ничтожно мало. И это всегда какие-то особые события, фестивали. Кроме того, современные молодые композиторы еще и стараются себя немножко противопоставить, например, Чайковскому, считая его «нафталином». У них выхода нет, потому что существует огромный барьер между тем, что люди пишут, и тем, что публика хочет слушать. И пропасть увеличивается с годами. Мне кажется, это значит, что современная классическая музыка идет куда-то не туда. Безусловно, сейчас период очень серьезного кризиса.

Я не раз слышала от музыкантов, что в Европе есть композиторы, которые интересны, а в России с ними сложнее.

Нет, это повсеместное явление. И у нас есть композиторы, которые интересны, и в Европе. За рубежом стараются понемногу внедрять современную музыку, по одному сочинению в концерте, в котором присутствует и любимая слушателями музыка. Публика это, как менеджеры говорят, съедает. В этом смысле ситуация везде одинаковая. Может быть, есть талантливые люди, но они скорее всего пишут в стол, потому что широко мы их не знаем. Это проблема.

А с чем это связано?

Это связано с тем, что происходит на планете. Это то, куда движется человечество в целом. Я считаю, что люди на самом деле не ждут этого и не получают.

То есть такими темпами искусство скоро или не скоро исчезнет?
Если брать то, что делается сейчас, то в определенной степени это уже произошло. Мы называем искусством то, что сделано нашими предками, не нами. Мы это ценим, храним, слушаем, любим и смотрим. Но это прошлое. Я понимаю, что есть люди, которые очень увлечены современным искусством, но для меня это несопоставимые величины. Причем этот процесс идет довольно давно. Например, можно спокойно сравнивать Чайковского и Рахманинова, Рахманинова и Шостаковича, Стравинского и Шостаковича, Мессиана, Прокофьева и Рахманинова. Но, например, сравнивать Шнитке и Шостаковича уже нельзя. Это резко другой уровень. А дальше я уже не буду перечислять.

Принято говорить, что хуже всего дела обстоят у нас в стране. Вы считаете, что ситуация плоха во всем мире, не деля на страны?

Эти глобальные процессы идут везде с поправкой на определенные условия существования. В России это происходит быстрее. Мы сами очень сильно разрушаем то, что у нас есть. Я вообще считаю, что у России есть единственная настоящая проблема — сама Россия. У нас все проблемы внутри. Если бы мы перестали воровать, то у нас была бы самая богатая страна в мире. Все это понимают, но перестать не могут. То же самое в культуре. Мы попустительски относимся, и из-за этого разрушаются такие вещи как наша оркестровая школа или великая скрипичная школа. Мы потеряли много позиций. Россия такая страна, в которой не может не быть культурной политики. Искусство – это такая вещь, в которой нет нейтралитета, поэтому власть сейчас не может сказать «Мы не заняты культурой». Ей придется заняться или придется признать, что сейчас не до того, — а это плохо, потому что для нас культура значит немножко больше. Да, это период разбрасывания камней. Значит, придется когда-нибудь начать их собирать. Иначе это очень сильно будет отражаться на всех. Уже, наверное, отражается на существовании общества.

Беседовала Маша Всё-Таки / ИА «Диалог»