Авторка, докторка, психологиня и философиня… Кому-то женский род в названиях профессий кажется насилием над языком, другие же настаивают, что женские окончания должны существовать наряду с мужскими, чтобы избежать гендерного неравенства. «Диалог» разобрался, как появились феминитивы, а также побеседовал с филологами о том, нужно ли использовать их в речи.
«Женщина-пролетарка, овладевай авиационной техникой»
Что такое феминитивы? Это существительные женского рода, образованные от однокоренных существительных мужского рода. «Феминитивы были всегда. Если мы возьмем корпус самых старых текстов, которые восходят ещё к переводным с греческого на старославянский, церковнославянский и древнерусский, то и там будут феминитивы», — рассказывает доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка РГПУ имени Герцена Валерий Ефремов.
В России ещё в первой половине XIX века большинство профессий, которые сейчас считаются гендерно-нейтральными, не имели женского рода, поскольку были запрещены для женщин. Так, например, Фёдор Достоевский, характеризуя сестёр Епанчиных в романе «Идиот» писал: «Старшая была музыкантша, средняя была замечательный «живописец». Сейчас бы мы, скорее, сказали «была замечательная художница». Тогда же возникает тенденция обобщённого значения профессий мужского рода. Марина Цветаева и Анна Ахматова, например, требовали, чтобы их называли «поэтом», а не «поэтессой», поскольку это служило доказательством, что они пишут наравне с мужчинами.
Требования языковых реформ напрямую связаны с развитием женского движения, которое начало складываться в России в середине 1850-х. Так, в 1856 году Александр II велел приступить к «соображениям об устройстве на первый раз в губернских городах женских школ, приближенных по курсу преподавания к гимназиям». Спустя два года при Павловском институте открывается Мариинское женское училище, а затем ещё три: Коломенское, Василеостровское и Петербургское. В 1860 на университетские лекции начнут приходить женщины, однако их статус продолжит оставаться неопределённым длительное время. Профессора Санкт-Петербургской медико-хирургической академии в 1862 году разрешили посещать свои лекции лишь трём дамам, среди которых была и Надежда Суслова — первая из русских женщин, ставшая врачом.
В мае 1868 года 400 представительниц высшего круга — в их числе была одна из идеологов женского движения Надежда Стасова, а также впоследствии создательница женских трудовых артелей Анна Философова — подали прошение на имя ректора Петербургского университета о создании лекций или устройства курсов для женщин. Таким образом, сначала в Петербурге, а затем в Москве, Киеве, Владимире и Казани появились высшие женские курсы.
В предреволюционные годы — с началом активной борьбы за эмансипацию и увеличением количества женщин, участвующих в политической, трудовой и общественной жизни — начинает меняться и язык. Например, сейчас мы не говорим «авиаторша», однако в 1910 году это слово употреблялось.
«Аэроплан Вуазен, на котором должна была летать де Лярош, на первый день полёта стоял ещё в ящиках, так как авиаторшу ожидали только на третий день полётов», — пишет журнал «Летание». «К указанным лицам комиссия просит также направлять запросы относительно учительниц, репетиторш, переписчиц и лектрис«, — говорится в номере «Женского вестника» 1906 года.
После революции большевики начинают кампанию по вовлечению женщин в производство, утверждая гендерное равенство: «Долой кухонное рабство, даёшь новый быт!», «Под красный стяг в ряды с мужчиной — буржуазии страх снесём», «Женщина-пролетарка, овладевай авиационной техникой». Как пишет в своей работе «Феминитивы в русском языке: анализ исторической ситуации в конце XIX – первой половине XX века» филолог Вероника Беркутова, в тот период женский род активно приобретает слова, обозначающие рабочие профессии: «Наиболее продуктивным оказывается суффикс «-к(а)», который начинает присоединяться в качестве «принудительной» пары — «вузовка», «активистка», «интеллигентка», «милиционерка», «кулачка», «нэпманка». В профессиях, связанных с промышленностью, наибольшее распространение получил суффикс «-щиц(а)»/«-чиц(а)», таких как «вагонщица», «грузчица», «крановщица», «лебедчица», «укладчица»», — пишет Беркутова. Однако уже к 1930 годам эта тенденция сходит на нет — и для профессий всё чаще начинают употребляться «нейтральные» слова мужского рода.
«Феминитивы активно появлялись на протяжении развития русского языка вплоть до начала ХХ века, когда был очередной всплеск их образования в связи с женской эмансипацией и вхождением женщин во множество «мужских» профессий. Традиционные феминитивы никуда не исчезли, мы постоянно их используем. Но вот завоевания начала ХХ века на волне тенденции уравнивания мужского-женского (свойственной советской культуре), стали отходить на второй план», — рассказывает Вероника Беркутова в беседе с корреспондентом «Диалога».
Обозначения профессий женского рода практически исчезают из употребления уже к 1960-м. Например, писатель Борис Тимофеев был возмущён вытеснением из официально-деловой речи профессиональных слов женского рода: «Мужчина и женщина в Советском Союзе равноправны. Это – аксиома. Существуют учительницы, писательницы, артистки. Почему же они за последнее время называются учителями, писателями, артистами? Разве слово учительница, например, хоть в какой-либо степени умаляет труд той, которая отдает благородному делу обучения и воспитания детей десятки лет жизни? Между тем официально она получает за свою отличную работу звание заслуженного учителя, а выдающаяся артистка – заслуженного артиста…», — писал он.
Валерий Ефремов уверен, что феминитивы исчезают, потому что в 1960-е возникает сильный крен в сторону официально-делового языка.
«Интересно посмотреть издание «Грамматическая правильность русской речи. Стилистический словарь-справочник». Там есть целый список таких слов, у которых существуют феминитивы-аналоги, они зафиксированы в словарях: ради бога, пользуйтесь. Это не словарь в нашем классическом понимании, сделанный по алфавиту, а словарь, описывающий трудности русского языка. Другая статья в этом же справочнике говорит как раз об обратном — о том, что огромное количество существительных мужского рода в официально-деловом стиле используются для обозначения лиц женского пола. И приводится список таких слов, которые могут использоваться в отношении и мужчин, и женщин. Таким образом получается парадоксальная ситуация, когда в словарях все эти феминитивы есть, в языке зафиксированы, а в употреблении нет», — рассказывает филолог.
»Феминисткий» язык
В 1982 году американская писательница Сюзетт Хейден Эльджин работала над гипотезой лингвистической относительности. Она предполагала, что структура языка влияет на мировосприятие и воззрения его носителей, а также на их когнитивные процессы. Элджин решила выяснить, сможет ли язык, направленный на выражение мыслей женщины, сформировать культуру — и разработала свой собственный, который назвала «лаадан». В нём, например, есть слово áayáa — оно обозначает таинственную любовь, когда не знаешь, взаимно чувство или нет. Или áazh — любовь к кому-то, кто когда-то вызывал сексуальное желание, а теперь не вызывает. Lóda — быть беременной, не испытывая от этого радости, ramine – воздерживаться от вопросов из вежливости или из-за хорошего отношения. Есть и другие слова, обозначающие сложные чувства, которые трудно выразить в одном слове на любом другом языке.
По словам Валерия Ефремова, проблема искусственных языков заключается в том, что его разработчики пытаются создать некую внутреннюю логику, однако сам язык, по своей природе, не может быть полностью логичен. Именно поэтому ни лаадан, ни другой такой эксперимент — эсперанто — не прижились.
«В эсперанто была реализована известная словообразовательная модель, характерная для индоевропейских языков, и которую находим и в латыни, и в испанском. Есть маэстро (учитель) и маэстра (учительница) — там эта модель до сих пор работает. Но во всём, что касается искусственных языков — это достаточно герметичная история, потому что там пытаются создать некую внутреннюю логику. Язык может быть в каких-то местах и логичен, но даже в латыни есть склонение, которое состоит только из одного существительного, а в старославянском было склонение, к которому относились только два слова. Не один язык не может быть логичен до конца», — считает он.
До сих пор остаются предубеждения, что употребление названия какой-либо профессии в женском роде говорит о её не серьезности. Журналист — якобы звучит нормально, но журналистка — как будто бы пренебрежительно. Опять-таки, врач — привычно, а врачиха — уже грубо.
Вероника Беркутова уверена, что любое восприятие языковых явлений нужно прежде всего рассматривать как совокупность экстралингвистических факторов. Так, в частности, сами по себе суффиксы «-ш(а)» и «-их(а)» не являются «грубыми» или «пренебрежительными» – такими качествами их наделяют носители языка в тот или иной культурно-исторический период.
«Филолог Н. М. Шанский высказывает мнение, что суффикс «-ш(а)» был впервые заимствован в начале XVIII века из нижненемецкого языка вместе с обозначением жён некоторых лиц мужского пола: Doctorsche, Generalsche. В процессе усвоения они, как слова женского рода, получили в русском языке окончание «-а». По аналогии с другими суффиксами был выделен суффикс «-ш(а)», который быстро стал производным и начал осваивать нишу обозначения женских профессий («музыкантша», «богатырша»), не связанную с признаком «жена лица». Рост профессионального женского труда актуализирует словообразовательную модель с суффиксом «-ш(а)», переводя её в область профессиональных обозначений»,- полагает Беркутова.
Она добавляет, что слова вроде «маникюрша», «секретарша» или «портниха» могут звучать вполне нейтрально, однако «пренебрежительный» оттенок восприятия здесь связан, например, с самим отношением к женскому труду (особенно в период активного освоения мужских профессий) или со множеством других социальных, культурных и психологических факторов.
«В русском языке существует немалое количество путей образования феминитивов (с опорой как на исконные суффиксы русского языка, так и на заимствованные). И потому их словообразование вполне может актуализировать любые из имеющихся моделей; оттенок восприятия – проблема эпохи, и уже через 10–20 лет сменившееся поколение даже не подумает, что, например, суффиксы «-ш(а)» и «-их(а)» могут восприниматься с долей пренебрежительности», — считает филолог.
В конце января власти немецкого Ганновера заявили, что намерены ввести гендерно-нейтральный язык для использования в официальных документах. Речь идёт о письмах, публикациях в СМИ и листовках. Один из примеров — это замена слов «учитель» и «учительница» на «обучающих», а также рекомендация муниципальным сотрудникам отказаться от фразы «дамы и господа».
«Не уверена, что в наше время возможно изобретение гендерно «нейтрального» или, наоборот, полностью «мужского» или «женского» языков. Потому что сначала нужно будет договориться о том, что представляет собой «мужское» и «женское», а это сложнейший вопрос, требующий междисциплинарного рассмотрения», — считает Вероника Беркутова.
Профессор кафедры русского языка РГПУ имени Герцена Валерий Ефремов добавляет, что изменять язык можно точечно, постепенно внедряя феминитивы.
«Когда я впервые увидел в учебнике напечатанное слово «лингвистка», то вздрогнул. Это была середина двухтысячных. Сейчас я понимаю, что мне не хватает, например, слова профессорка. Оно кажется мне нелепым, но когда я говорю о коллегах, то мне каждый раз приходится уточнять, что профессор — женщина. А зачем? Если можно просто сказать профессорка. Безусловно, веками профессорами были мужчины, но практически весь XX век в высшей школе работают профессора-женщины, и получается, что слово всё равно маркировано. Конечно, я отдаю себе отчёт, что это влияние феминистского движения, потому что ещё 20 лет назад отсутствие слова «профессорка» меня никак не мучило. Продолжая метафору живого организма, можно сказать, что язык сейчас растёт и развивается, и нам, может быть, нужна эта прививка феминистской лингвистики», — говорит Валерий Ефремов.
Профессорша или профессорка?
Изучением социолингвистических аспектов, трактовкой языковых различий в речи женщин и мужчин, а также психолингвистическими особенностями занимается гендерная лингвистика. Одна из проблем с употреблением феминитивов — это их словообразование. В английском языке есть один хрестоматийный и показательный пример:
«Некий мистер Смит ехал на машине вместе со своим сыном Артуром. Они попали в автокатастрофу. Отец погиб на месте, а сын в тяжёлом состоянии был доставлен в ближайшую больницу. Взглянув на пострадавшего, дежурный хирург побледнел и сказал: «Я не могу оперировать его. Ведь это же мой сын Артур!». У английского читателя возникает резонный вопрос: как же это отец вдруг воскрес и заявил, что не может оперировать сына, если из предыдущего предложения мы поняли, что он погиб? Ответ на загадку прост: хирург — женщина и мать ребёнка, однако в английском языке нет феминитива, обозначающего женщину-медика.
«И получается, что слушатели-американцы в шоке. Понятно, что не сейчас, поскольку эксперимент проводился давно, когда ещё не было моногендерных семей. Тогда это вызывало удивление: как так, хирург, и вдруг- женщина? На материале русского языка такого рода эксперименты не ставились. Действительно ли, когда мы слышим «адвокат», мы всегда думаем о мужчине? Действительно ли нам нужна «адвокатесса»?, — спрашивает Ефремов.
По мнению филолога, всегда необходимо помнить о традициях словоупотребления и о том, что мужской род слова не равнозначен мужскому полу.
«Ахматова и Цветаева неслучайно так не любили слово «поэтесса», которое теперь звучало бы как «поэтка». Не любили, потому что акцент ставится на то, что ты женщина. И это вызывает у них ощущение второго пола, прямо по Симоне Бовуар. Главная проблема феминитивов: они действительно нужны или может быть стоит успокоиться и осознать, что существительные мужского рода никакого отношения к мужскому полу не имеют? В конце концов, так можно дойти до того, что стол и стул мужского рода, а кровать женского и, соответственно, тут есть какая-то дискриминация. Это серьёзное заблуждение», — полагает филолог.
Недавно в Петербурге открылся коворкинг для женщин под названием «Симона» (как раз в честь Симоны де Бовуар). В меню у заведения есть «Латесса», «Какаиня», «Американка» и «Капучинесса». Вероника Беркутова отмечает, что феминитивами в точном смысле слова такие слова не являются, поскольку к ним относятся слова женского рода, используемые для образования именований деятеля или носителя признака (различные термины родства и свойства, обозначения религиозной, национальной, возрастной, социальной принадлежности и так далее).
«Однако приведённые неологизмы отсылают к традиции употребления феминитивов, что лично мне представляется любопытным и оригинальным», — считает филолог. С ней не согласен Валерий Ефремов. С его точки зрения, в русском языке традиционно существуют запреты на употребление тех или иных форм, поэтому не случайно у некоторых глаголов нет формы 1 лица единственного числа настоящего времени, например, у глагола «победить».
«Какаиня» ничего кроме тихого ужаса вызывать не может: слово сразу ассоциативно соотносится с детским языком. Или с какими-то кокаинеткам из романса Вертинского», — говорит Ефремов.
Филологи считают, что проникновение феминитивов в русский язык — не только вопрос социальной привычки, но и совокупность различных культурных, социальных и политических факторов.
«На мой взгляд, изменения должны быть взаимосвязаны и последовательны: социальные, политические, культурные, психологические приобретения каждой эпохи должны постепенно находить своё отражение в языке, что, в свою очередь, будет воспитывать совершенно иные представления у следующих поколений. И только тогда можно будет говорить о том, что приживается в языке, что не приживается, и, главное, – изучать и анализировать, почему так происходит», — заключает Вероника Беркутова.
Подготовила Мария Осина / ИА «Диалог»