При входе в зал №54 Русского музея сложно не заметить выделяющееся на фоне красных стен масштабное полотно «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения». Длина названия картины сопоставима с количеством исторических личностей на нём – более 80. Напротив монументальной работы Ильи Репина висит портрет Николая II. А по другую сторону от небольшой лестницы на своём посту стоит смотритель Людмила Чернякова в строгом черном платье с элегантной брошкой. Корреспондент «Диалога» побеседовал со стражем экспонатов и узнал, почему она не любит музейные селфи и приходилось ли ей нажимать красную «тревожную кнопку».
— Как вы стали смотрителем?
— Надоело сидеть дома. Я 13 лет воспитывала внуков, а потом решила пойти работать. У меня здесь трудится подруга: правда, бухгалтером. Она и предложила пойти в смотрители. Было страшно, всё-таки уже солидный возраст – 65, а ведь это большая ответственность. На собеседовании меня строго принимали: спрашивали, могу ли, — ведь каждый день передо мной будут мелькать туристы, дети. Решила, что попробую — большое количество людей меня не пугает, а даже нравится, я по характеру болтлива. Очень люблю, когда мне задают вопросы, хотя мы особо не должны разговаривать с посетителями — наша работа смотреть за порядком в зале. Но всегда охотно отвечаю людям, которые интересуются и восхищаются картинами. И мне нравится работать в центре города. Я ведь родилась недалеко от Летнего сада, но сейчас живу в Купчино. Так что наслаждаюсь каждым утром, когда приезжаю на площадь Искусств.
— Как отреагировала семья на ваше решение выйти на работу в музей?
— Сказали — хорошо, бабушка, походи, поработай! Не думали, что я так надолго задержусь. Но вот работаю уже пять лет и делаю всё с удовольствием. До этого я много где трудилась, но не была связана с искусством. Разве что, когда преподавала на курсах кройки и шитья, где учила и детей, и взрослых.
Когда я только пришла сюда, один опытный смотритель мне сказал, что существует три стадии работы в музее: эйфория, безразличие и третья, когда начинаешь сердиться на всех и на всё. Сейчас первая стадия у меня уже прошла, безразличие не наступило, да и сердиться я не сержусь. Единственное, что вызывает недовольство, когда люди делают селфи. Если просто фотографируются — это нормально, но некоторые позволяют себе какие-то кривляния, особенно часто на фоне портрета Николая II: это неуважительно. А в остальном всё прекрасно. Я даже заметила за собой, что стала много читать о художниках, совете, музее и вообще заниматься самообразованием.
— За годы работы не «пресытились» искусством?
— Нет, даже во время перерывов я хожу по другим залам музея и смотрю свои любимые картины: пейзажи, особенно работы Шишкина и Айвазовского. Часто так делаю, когда за окном плохая погода. А когда я привела сюда в первый раз своих двух внуков, старший спросил, долго ли мы будем ходить. Я его уверила, что посмотрим только мой зал и мои любимые картины. В итоге провела их по всему музею, и он каждый раз, проходя мимо очередной двери, спрашивал: «Бабушка, это твой зал?». Но вообще я всегда советую людям делать перерывы. По билету можно походить по дворцу, потом сделать паузу и заглянуть в кафе или пойти в сад. И после перерыва снова вернуться и посмотреть залы корпуса Бенуа. Я, кстати, часто набираю у входа несколько схем, чтобы отдавать посетителям, которые заблудились.
— Вы чувствуете на себе взгляд людей, когда они осматривают зал? Как к этому относитесь?
— Да, частенько чувствую на себе взгляд посетителей. Столько комплиментов не получала никогда и нигде! Люди говорят, что мне очень подходит этот зал, а девушки — что хотели бы в моем возрасте выглядеть так же. Иногда во вторник, когда у нас в музее выходной, мы дежурим на посту, смотрим за залами. В эти дни картины перевешивают, тишина, посетителей нет. Надо сказать, что сидеть в пустом зале — печально. Всё-таки он должен быть полон людьми, детьми.
— Вы любите свой зал?
— Да, очень. Мне кажется, что здесь всё здорово организовано: светящийся потолок, большое полотно от стены до стены. Благодаря этому все входящие сюда в удивлении отступают назад, видя картину собрания. Даже дети так реагируют. В зале есть ещё интерактивный экран, где можно что-то почитать и узнать о деталях картины. Если маленькие посетители капризничают, я их часто подвожу к нему, это мой помощник. Им нравится, что можно прикоснуться — и всплывёт новое изображение или информация. Я сама, когда есть свободная минутка, читаю биографии членов совета. Хотя сейчас я на восьмом десятке, когда в одно ухо влетает, а в другое вылетает.
— Встречались ли посетители, которые открывали для вас картины заново и побуждали узнавать всё новые и новые факты?
— Многие задают вопрос о свастике на раме картины «Торжественное заседание». Если вглядеться, то рисунок угадывается. Я потом для себя прочитала, что на самом деле это символ солнца, и ничего плохо в нём изначально нет. Кстати, с этой картиной связана ещё одна интересная история. Как-то пришли два иностранца, которые хорошо говорили по-русски. Они попросили показать Дмитрия Любимова (помощник статс-секретаря Государственного Совета — ИА «Диалог») на картине. Оказалось, они встречались с его правнуками. После революции Любимов уехал за границу, а позже его сын, Лев, написал книгу «На чужбине». Я решила прочитать его мемуары, и узнала, что в 1949 году он посетил Петербург и пришёл в этот зал, хотел увидеть на картине отца. Лев Любимов вспоминал, что рядом на скамейке сидели два лётчика, которые вслух обсуждали цвета лент на членах совета – голубые, красные и одна синяя. Они заметили, что рядом с Вячеславом Плеве сидит Николай Муравьёв с синей лентой, и решили, что художнику не хватило краски. Любимов вмешался в разговор и объяснил, что такого цвета и должна быть лента ордена Белого орла. Лётчики удивились, откуда он всё так хорошо знает, тогда Лев Дмитриевич указал на левую часть картины и сообщил, что там — его отец.
— Случалось, что посетители удивляли вас своим поведением в музее или взглядами на картины?
— Недавно молодой человек пришёл в зал под самое закрытие, я его предупредила, что скоро музей завершит работу. Когда же мне надо было запирать двери, он попросил побыть здесь ещё три минуты. Рассказал, что школьником его водили сюда на экскурсии, но ему было неинтересно. А с возрастом, говорит, совсем не хочется уходить из Русского музея. Другой случай произошёл, когда только начала работать, и меня поставили в зал Исаака Левитана. Там висел небольшой пейзаж, где художник изобразил луг. Как-то я увидела мужчину, который в одиночестве ходил туда-сюда, туда-сюда. Подумала — неужели потерялся, и подошла спросить: «Вы что-то ищете?». Он ответил: «Нет, мне просто очень нравится этот левитановский пейзаж». Я согласилась: да, говорю, хороший, простенький. А мужчина возмутился: что вы! — воскликнул, — это совсем не просто. Всегда любопытно, как люди смотрят на предметы искусства. Я, например, точно определяю, когда посетители не могут найти на большой картине Александра Зиновьева, хотя отдельно его портрет висит в зале. Тогда подхожу и говорю: «Не ищите, его не было на совещании».
— Портрет кого из членов совета вам наиболее интересен и почему?
— У многих посетителей возникают вопросы к тому, как изображён Константин Победоносцев (обер-прокурор Святейшего Синода, член Кабинета министров и Государственного совета, идеолог контрреформ Александра III — ИА «Диалог»). Например, почему у него глаза не прорисованы. Я много читала о министре и о художнике, и, мне кажется, что Репину удалось «схватить» портрет. Даже Александр Блок писал о Победоносцеве: «Раскинул над Россией совиные крыла». У Репина он выглядит именно спящим. Между художником и министром установились сложные и проблемные отношения, и именно это Репин выразил в картине. Как-то при мне экскурсоводу задали вопрос, почему такими небрежными мазками написаны полотна в нашем зале. На что тот ответил: «У художника не было задачи написать контуры сабли, он писал её блеск». Это было здорово сказано, и я запомнила.
— После стольких лет службы смотрителем вы всё ещё прислушиваетесь к рассказам экскурсоводов?
— Да, стараюсь. Все люди разные и по-разному рассказывают. Но иногда слушать некоторых грустно. Как-то раз участник группы, видимо зная легенду, что Репин изобразил и себя на картине заседания, поинтересовался, где же художник. На самом деле этот миф не имеет под собой оснований: если посмотреть по схеме, все изображённые участники совета известны по именам. Но в тот раз пришёл не наш, а какой-то сторонний экскурсовод, и он спокойно ответил: «Вон он, с папочкой, спиной к нам стоит». Мне хотелось сказать, что это не художник, но сдержалась.
— Часто вам приходится вот так – сдерживаться?
— Был случай, когда двое сопровождающих привели детей. Пока ребята слушали или не слушали экскурсовода, эти женщины пошли фотографироваться на фоне портрета Николая II. Они слишком приблизились к картине, и я попросила их отойти дальше. У нас нет жёсткого правила, насколько близко можно подойти, но желательно держать дистанцию в полметра, как между людьми во время беседы. На мою просьбу сопровождающие воскликнули: «Что за музей? В каждом зале делают замечание!». Решила промолчать, у меня нет привычки налетать на людей. В основном картины под стеклом, а большая — за барьером, но портрет последнего императора без защиты. Вообще из ряда вон выходящих ситуаций за время работы здесь не было. Но постоянно верчу головой, чтобы всё держать под контролем. А рядом есть «тревожная кнопка»: правда, я ещё ни разу её не нажимала.
Беседовала Рената Ильясова / ИА «Диалог»
Узнать об истории становления профессии музейного смотрителя — можно в нашем материале.