Ночь (музеев) нежна. Как прошёл сумеречный культурный праздник в Петербурге

В ночь на 20 мая в Петербурге (равно как и везде) прошла «Ночь музеев». Корреспондент «Диалога» прошёл по участвовавшим в этом празднике странным местам — музеям и библиотекам — и узнал, каково это: побывать в шкуре персонажа Кафки и пасть под топором Раскольникова.

… Подумалось, что «Ночь музеев» устроена так же, как американские романы «эпохи джаза». Герои ходят из бара в бар, о чём-то говорят, смеются, плачут (в процессе кто-то непременно стреляется) — и снова по барам, а потом восходит солнце. Что ж, я хоть не Фицджеральд, и даже не герой его романа «Ночь нежна», но тоже пережил нынче ночью небольшую эпоху, смешную, драматичную. В конце даже погиб – специально пишу сразу, чтобы читать было интереснее. Да, и вместо баров, конечно, были музеи, где наливают впечатлений до тех пор, пока не перестанете стоять на ногах. Или (второй раз ненавязчиво отсылаю к Хемингуэю) пока не взойдёт солнце.

Глава 1. Метафизика, да?

Выхожу из дома. Откуда начать, не знаю: нервно листаю голубенький гид. Когда возможностей много, все кажутся примерно одинаковыми. Иду в Музей Шаляпина, где работает моя подруга Ира. Пусть вмешается не интеллектуальный, а человеческий фактор.

Не желая опоздать, прихожу даже немного раньше.

— Ой, как хорошо, что ты пришёл, – говорит Ира – сейчас мы с тобой будем двигать витрину.

Витрина состоит из двух частей, никак не закреплённых между собой. Сначала нужно двигать низ, потом верх, а потом опять низ, а потом верх, а потом снова низ. Помог. Вспотел. Потом через всю немаленькую – жили ж люди – квартиру Шаляпина помог перенести большую железную вешалку.

— Ой, – удивилась Ира – а здесь уже есть вешалка. Зря мы её несли. Ой, смешно!

Смешно. Несём обратно. В музее кипит жизнь. До начала «ночи» сорок минут, а это значит, самое время расставить экспонаты, натянуть простыню, на которую будет транслироваться инсталляция-водопад и пройтись по коврам Шаляпиных с пылесосом.

— Почему так? – спрашиваю Иру.

— А как? – удивляется Ира.

Музей Шаляпина — место во всех смыслах классическое. Но не сегодня: в столовой за столом сидит большая красная собака, в спальне на кресле — что-то вроде худого белого медведя. Ещё время от времени встречаются комочки бумаги, расположенные явно не без умысла. На рояле лежит нечто, напоминающее сломанную метлу. Некоторые витрины накрыты белыми простынками. На одну из таких витрин хмуро взирает волонтёр Александр.

— Я этого не очень понимаю, – сообщает Александр – если бы всё было более органично вписано в интерьер… А так как-то хаотично, на мой вкус. Не понимаю. Это, конечно, довольно мило, – здесь Александр указывает на простынку – но то, что под ней, тоже довольно важно… Если бы всё это имелось здесь раньше, мне, возможно, было бы что сказать. А сейчас я немного обескуражен.

Оставляю Александра грустить над простынями, иду к смотрительницам музея.

— Я к этому не имею никакого отношения! – пытается сбежать от меня смотрительница. Но я не отстаю.

— Но вы же здесь работаете?

— Моё рабочее время кончилось, и я сейчас ухожу! Я ночью вообще здесь не бываю!

Но долго бегать трудно – встаём, тяжело дыша. Выясняется, что смотрительница работает в музее уже 20 лет. Спрашиваю, как ей первая за этот срок радикальная реорганизация экспозиции, пусть и только на одну ночь.

— Тут что-то такое сказочно-ночное. Сны какие-то, понимаете. Метафизика, да? Я от неё далека. Я по реальному. Чтобы пощупать, потрогать, что осталось от Фёдорова Ивановича. А это уже «ночь». Поэтому фантазия ой-ёй-ёй какая-то. Во время снов знаете, какие, приходят видения? Вот это сны такие необычные. Мне это немножечко чужое.

— Вам не снятся необычные сны?

— Как не снятся? – обиделась смотрительница – Всем снятся!

Нахожу молодых художников, которые разработали для музея новую концепцию. От них узнаю, что экспозиция основана на образах из сказок, которые своим детям рассказывал Шаляпин.

— …и вот, мы можем видеть, как реагируют люди, – говорят художники – они так радуются!

— Тут с вами не поспоришь, – отвечаю.

— Здесь нам интересна нежность, женственность. Такие образы имеют очень большой потенциал. Невозможно работать только с брутальными образами. Хрупкость в нашей жизни тоже постоянно присутствует.

На этих словах рядом вновь возникает Ира.

— Пойдём на вход, – говорит Ира. – Билеты пропикивать будем.

У Иры в руках машинка, похожая на электрошокер, с помощью которой с билетов считывается штрих-код. Старшие сотрудники музея смотрят на машинку со страхом и говорят, что никогда с ней не работали.

— А я тоже не работала, – шепнула мне Ира. – Мне просто показали, где кнопка, и сказали: пикай. Вот я и пикаю.

А вот первые посетители. Ира пропикивает полную женщину в чёрной обтягивающей блузе, с красным от весеннего тепла лицом (кажется, сочетание чёрного с красным сейчас очень модно).

— С праздником! – говорит женщина.

— Какой сегодня праздник? – спрашивает удивлённо Ира.

— День рождения Пол Пота, – погуглил я дату в сети.

— Ааааааа.

Клиентов много, я понимаю, что начинаю мешать. Под нежные звуки пропикиваний растворяюсь в «ночи».

Глава 2. Ещё минута, и вы жук

Иду в Лиговскую библиотеку – там каждому гостю обещали инсталляцию с превращением его в жука по мотивам Кафки. А кто не любит Кафку?

Придя, показываю бейдж «пресса». Это вызывает небольшое оживление.

— Сейчас специально для вас приведём девушку, – с улыбкой сообщает молодой человек Никита.

— Было бы неплохо, – отвечаю.

Пока жду девушку, осматриваюсь в белоснежной «приёмной». За столом скучает секретарша, над ней висит плазменная панель, где идёт документальный фильм про многоножек. Возникающая на этой почве атмосфера лёгкого безумия, в общем, подкупает.

Приводят девушку. Её зовут Оля, на ней свитер с большим зелёным жуком и серьги в виде божьих коровок. Оля рассказывает мне о метаморфозах в мире насекомых, а затем отводит в комнату, где очень много песчаных сооружений.

— Как вы знаете, у Кафки есть неоконченный роман «Замок». Поэтому мы предлагаем вам создать замок из песка!

Чтобы начать стройку, сначала нужно разрушить одну из чужих работ.

— Смелее! Это же очень весело!

Ломаю хорошенький мостик и начинаю возводить. Замок у меня получается такой же, как и роман Кафки – страшноватый и неоконченный (мягко говоря).

— Не огорчайтесь! В двенадцатом веке замки строили ещё хуже.

Иду в комнату, где посетителей дружно усаживают изготовлять жуков. Для этого нужно выбрать из предложенных камушков основу (тельце) и продеть через неё проволоку (лапки). Работа у всех идёт тяжело. Изящная пожилая дама с драматическим упорством сгорбилась над жуком, орудуя плоскогубцами.

— По размеру не подходит, – бормочет она – не подходит и всё. Ну как же так?

Хмурая мама с дочкой трудятся вместе, но от этого им не легче.

— Да продевай, а не вставляй! – кричит вдруг мать в сердцах. – Продевать надо! А ты вставила.

— Как вам возня с насекомыми? – спрашиваю девушку, которая помогает неумехам творить из проволоки прекрасное.
Девушка глядит на меня с упрёком.

— Я бы не называла это вознёй, – сказала она строго.

— Извините. Но всё-таки, вы создаёте насекомых…

— Мы создаём украшения.

— Но они изображают насекомых…

— Они изображают не просто насекомых. Это жуки-скарабеи, священные символы Египта.

— А если жук не является священным символом какого-либо государства?

Собеседница хмурится сильнее. Ладно-ладно. Подхожу к пожилой даме.

— Это всё очень познавательно, – вздыхает дама, не отвлекаясь от работы – и вообще полезно что-то руками делать, в нашем возрасте, это развивает мелкую моторику. А потом я в Фонтанный дом пойду, так что, на этом всё не заканчивается!

— Так, может, сейчас пойдёте?

— Не могу. Я перфекционист. А вообще, я доктор.

Часть комнаты отделена тканью, за ней угрожающе громко тикают часы. Рядом висит табличка со стрелкой: «Стать другим человеком – здесь!» Туда тянется очередь. Подхожу, спрашиваю:

— Кто крайний на превращение?

— Мы.

— За вами буду.

Стоим на превращение. За мной занимают мама с дочкой.

— Согласитесь, ситуация своеобразная: мы с вами стоим в очередь на то, что Кафка описывал как совершенно нежелательный ужас – превращение в жука…

— Ещё неизвестно, во что нас там превратят, – скептически замечает мама.

— А я, – говорит дочка, – чтобы не сдавать в этом году экзамены, согласна превратиться в любое насекомое!

Мама смотрит на дочь неодобрительно. Та смущается.

— Ещё минута, и вы жук, – улыбается мне создатель инсталляции Маша, которая наблюдает рядом.

— Звучит прекрасно.

Тут как раз очередь доходит до меня.

— Ну что, тоже хотите стать героем «Процесса»? – спрашивает выпорхнувшая из комнаты для превращений барышня.

— Не дай Бог.

— Ой, извините! – и она завязывает мне глаза, а затем берёт за руку и ведёт в неизвестное.

По темноте, с непривычки и от напряжения скрючившись, медленно шагаю вперёд. Наталкиваюсь на что-то продолговатое.

— Перешагивайте, — говорят.

Перешагиваю.

— Ложитесь.

Ложусь. Мягко.

— Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое…

С глаз срывают повязку. Яркий свет. В зеркале, закреплённом на потолке, вижу, что я заперт в теле огромного жука. В таком состоянии я похож, скорее, на жучиную душу, чем на «превращенца». Но всё равно довольно эффектно.

— Как вам? – спрашивают – Нравится?

— Бззззз.

Чувствую, что для возвращения духовного равновесия экзистенциализм нужно срочно сменить на материализм. Значит, как пели «Король и шут», на Кировский завод пора.

Глава 3. «Это абсолютно неинтересно»!

Музей Кировского завода покоряет многократным сломом ожиданий. Ты не ждёшь от него чего-то особенного в принципе, а он встречает шумом клубной музыки, новыми тракторами, которые, приосанившись, аки спорткары, гордо стоят у входа и диджеем, зазывающим прохожих внутрь.

Заходишь в здание, украшенное привидениями из «Пэкмена», ожидая найти там такой же гламур, а вместо этого гармонь, песни и пляски «фотозона с сеновалом». Идёшь на саму выставку, думая, что и там подобный лубок, а там серьёзный музей в ретро-стилистике. Причём интересный. Среди экспонатов есть, например, гигантское чучело пингвина.

Экскурсоводы говорят о заводе так, словно ему в любви признаются. Даже дочерние предприятия у них называются «доченьки».

А вот посетители к такой живой жизни на железном заводе, кажется, оказались не готовы. Какая-то чувствуется зашоренность, на вопросы все отвечают примерно в духе «я пришёл сюда, потому что важно знать свою историю, и вообще, я тут живу рядом».

Но тут мимо пробегает атлетического сложения волонтёр в камуфляжном костюме, к которому в иной ситуации подойти ни за что не рискнул бы, и теряет паспорт. Поднимаю и несусь вдогонку, на ходу включая диктофон.

— Спасибо! – говорит Андрей (имя написано на бейдже).

— Андрей, как вы так неосторожно с паспортом-то?

— Я просто как раз после смены, после Кировского завода, – басит юноша, интонируя, как будто герой старого советского фильма про рабочих, похожих на актёров Столярова и Крючкова – сейчас немного растерянный и уставший.

— А кем работаете на заводе?

— Контролёром плавки.

— О, это абсолютно неинтересно! – радуется Андрей и принимается с удовольствием рассказывать. – Как только завершается прокат, беру балку, отрезаю от неё часть металла. Это называется проба. Я собираю все пробы, кладу их в тележку, отвожу в лабораторию. Выписываю на них накладные. И дальше, куда меня отправят. Скажут резать пробы – будем резать пробы: проводить испытания. Результаты испытаний я записываю в бумагу. И продолжаю свою трудовую деятельность.

— А что сподвигло после всех трудов ещё и на «Ночь музеев»?

— Меня подговорил мой старый учитель, – в этот момент я вспомнил старые фильмы о кунг-фу мастерах и их мудрых учителях – Он вёл у нас психологию в техникуме. Так я здесь и оказался.

— Какой у вас любимых раздел в музее?

— Танки.

— Танки? – зачем-то переспрашиваю я (образ настоящего богатыря крайне завораживает, занимая всё пространство мозга).

— То, что перед вами, – поясняет Андрей, как настоящий профессионал, перед лицом дремучего экскурсанта сохраняя вежливую невозмутимость.

— У вас такой невозмутимый голос, – не выдерживаю я, – а есть хоть что-то, что может вас напугать?

— Нет. Никогда не думал об этом. Странный вопрос. Никогда не думал, что у меня невозмутимый голос.

Вопросы иссякают, и Андрей желает мне доброго дня. Но через некоторое время подходит снова и сообщает:

— В 2014 году я был на Донбассе в ополчении. Может быть, оттуда и голос такой.

Я обалдеваю, а Андрей, вежливо кивнув, исчезает. Но по ходу экскурсии он ещё не раз появляется, когда я задерживаюсь у какого-нибудь экспоната, и даёт ёмкую взвешенную справку.

Глава 4. Снимаешь, мальчик? Иди, снимешь, как умрёшь

Тут бы мне и честь знать, но судьба — дама коварная: столкнув меня с ангелом с огненным мечом, она после предложила мне демоницу. Я встретил свою подругу Настю, а она давай искушать: ну пойдём в музей Достоевского в полночь, ну пойдём!.. Ну, пошли.

Квартира Фёдора Михайловича на Кузнечном приветствует привидениями. Экскурсия по жилищу классика прерывается визитами Самого – с бледным лицом и в сопровождении супруги. Сам, надо сказать, нрава оказывается весёлого. «Мы привыкли видеть Фёдора Михайловича хмурым, однако он любил пошутить, повеселиться!» – в один голос твердят экскурсоводы. И не зря.

Игриво вращая глазами, Сам перелезает через заграждение, располагается за столом и пьёт чай, тоненько хихикая. «Федя!» – одёргивает его жена, такая же бледная, строго поджимая губы. Но Федя не слушается. Жена вздыхает и угощает гостей конфетами из бумажного свёртка.

В полночь в кабинете Достоевского бьют часы. Двенадцать ударов. Голос из репродуктора мерно вещает о его смерти. Свечи на столе тускло дрожат. Мгновения, которые не забываются. Впрочем, мы-то уже знаем, что он не мёртв – вот он снова! Зовёт всех вниз, на шабаш. Спускаемся и водим хоровод, распевая «каравай, каравай, кого хочешь убивай».

— Я убью, конечно, всех, – признаётся Раскольников. – Но старуху больше всех!

И действительно, принимается за всех: на это ему огромный топор. Фёдор Михайлович следит за литературным отпрыском: помогает выбирать жертвы. Какой-то парень с удовольствием снимает происходящее на мобильный телефон.

— Снимаешь, мальчик? – улыбается Достоевский – Иди, снимаешь, как умрёшь.

А после требует смерти и для себя – Раскольников не отказывает, конечно. Классик умирает от рук творения своего на руках читателей своих. Мы с Настей живы, чем немного разочарованы. Идём в кинозал – на венских стульях смотрим анимацию почему-то по Чехову.

Тут что-то касается моей шеи, мягко, нежно, как сама ночь. Оглядываюсь. Оскал Раскольникова. Удар топором. Спасибо. Вот и всё.

Глава 5. И восходит солнце

Шутки — шутками, а когда мы выходим из музея, молодой человек в чёрном костюме вдруг говорит товарищу: «Эх, а я бы вот и застрелился». А что ещё можно услышать на выходе из обители автора «Бесов» и «Преступления и наказания»? Пока мы были внутри, очередь к музею собралась огромная – даже больше, чем на превращение. Вот чего, оказывается, хотят наши люди: то ли в теле жука навсегда забыться, то ли смерть принять от художника слова. Лишь бы не просыпаться по утрам, на работу не ходить, экзамены не сдавать, жизнью не жить. Не знать даже значения слова такого – солнце. И восходит солнце – а нам жаль, ведь не нежно оно, а ночь-то была нежна! Грубая нежность, холодная, странная, с жуками и топорами, а всё-таки, как ни крути, нежность. И мы по ней такой будем скучать.

Послесловие. О легионерах с ППШ

Тем временем, другие корреспонденты «Диалога» тоже не теряли даром времени, обойдя и объехав ещё больше полутора десятка музеев, некрополь и даже целое научное учреждение — Институт высокомолекулярных соединений РАН, который, даром что не музей, решил в нынешнем году распахнуть свои двери для всех желающих (впрочем, и в его стенах появилась временная выставка творений «Митьков», так что границы, как мы видим, стираются).

Интересного и смешного было — не перечесть: от смешавших все эпохи реконструкторов у музея Суворова (римские легионеры с автоматами ППШ и немецкой полевой рацией? Легко!) до раскрашенного автобуса в новой экспозиции «Пассажиравтотранса», которая наконец-то появилась в городе — не в пику, разумеется, мега-популярному у народа музею электрического транспорта.  В музее почвоведения можно было полюбоваться на колонию жуков-чернотелок — и наглядно увидеть заявленный темой прошедшей Ночи музеев «метаморфоз» — а в «Республике кошек» убедиться в том, что пресловутый кот Шредингера живее всех живых…

Подготовил Глеб Колондо / ИА «Диалог»