В книгах обычно пишут, что в тёмные времена нас всех спасёт любовь. В реальности любовь спасения не гарантирует, но жизненный путь — особенно если он короткий и героический — сделать может более приятным. В один из главных «революционных» праздников — День весны и труда — «Диалог» вспомнил романтические истории российских революционеров и узнал, каково это — ехать в Сибирь за человеком, которого толком не знаешь, и спасать от расстрела изменившего супруга.
«Закоренелым злодеям не страшны наказания»
Самой юной самоотверженной супруге декабриста – Марии Николаевне Волконской — было 18 лет, когда произошло восстание. Её муж, Сергей Волконский, был осуждён на 20 лет сибирской каторги.
Замужество состоялось за год до декабрьских событий. Волконский был блестящей партией для Марии Раевской: её семья находилась на грани разорения. Свадьбу играют в Киеве в январе 1825 года, но практически сразу же девушка заболевает, и её отправляют на лечение в Одессу. С супругом, которого она и до этого довольно плохо знала, в первый год брака Мария проводит всего три месяца. «Он приехал за мной к концу осени, отвёз меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин — главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: «Вставай скорей»; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чём дело? «Пестель арестован». — «За что?» Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, — и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург. Так прошёл первый год нашего супружества; он был ещё на исходе, когда Сергей сидел под затворами крепости в Алексеевском равелине».
Надежды на «блестящесть» партии не оправдались. Сергея Волконского, в 25 лет ставшего генералом (и вполне заслуженно), героя Отечественной войны, арестовывают за попытку организовать восстание. Волконский в Петропавловской крепости, а его молодая супруга – в Киевской губернии. Не зная об аресте, в январе 1826 года она рожает сына, но Волконской не до хлопот о новорожденном: она тяжело заболевает после родов, а после, узнав о судьбе мужа, отправляется в Петербург. Сына Николая она оставляет на попечение богатой родственнице, перед отъездом в ссылку Волконская попрощается с ним и больше никогда его не увидит – он умрёт спустя два года, когда Мария Волконская будет в Сибири. Сергея Волконского лишают титулов и званий, и, помимо 20-летней каторги, назначают вечную ссылку.
Волконская приезжает к каторге одной из первых – для всех жён декабристов это был длинный и тяжелый путь. Дороги назад у женщин не было: они лишались своих титулов и получали статус «жены ссыльнокаторжного», у них отнимались также все средства к существованию, а дети становились крестьянами. В частности указ гласил: «[Жена декабриста] будет признаваема не иначе, как женою ссыльнокаторжного, и с тем вместе примет на себя переносить всё, что состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать её от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущую равную с ним участь, себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные. Закоренелым злодеям не страшны наказания».
Ссылка «получалась» женами декабристов в Иркутске, где им давали на подпись соответствующие бумаги. Вот как описывает процесс Мария Волконская: «Губернатор, видя мою решимость ехать, сказал мне: «Подумайте же, какие условия вы должны будете подписать». – «Я их подпишу, не читая». – «Я должен велеть обыскать все ваши вещи, вам запрещено иметь малейшие ценности». С этими словами он ушёл и прислал ко мне целую ватагу чиновников. Им пришлось переписывать очень мало: немного белья, три платья, семейные портреты и дорожную аптечку; затем они открыли ящики с посылками. Я им сказала, что всё это предназначается для моего мужа; тогда мне предъявили к подписи пресловутую записку, причём они мне сказали, чтобы я сохранила с неё копию, дабы хорошенько её запомнить. Когда они вышли, мой человек, прочитавший её, сказал мне со слезами на главах: «Княгиня, что вы сделали, прочтите же, что они от вас требуют!» — «Мне всё равно, уложимся скорее и поедем».
Мария продолжает путь к Благодатскому руднику, где отбывает наказание Волконский. Лютый мороз, перекладные, новые бумаги: супруги имеют право встречаться с мужьями два раза в неделю, не могут самовольно покидать деревню, где находится рудник, и приносить заключённым алкоголь. И вот, наконец, каторга: «Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страдания. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени, поцеловала его кандалы, а потом — его самого. Бурнашев, стоявший на пороге, не имея возможности войти по недостатку места, был поражён изъявлением моего уважения и восторга к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обходился, как с каторжником».
Волконская живет в одном доме с Екатериной Трубецкой: они готовят для каторжников, стирают бельё, пишут за них письма. Прогулки – по местному кладбищу. Деньги, привезённые с собой, стремительно заканчиваются, и ради родных Волконская и Трубецкая отказываются от ужина, хоть пища и без того скудна: суп и каша — вот что теперь получают светские дамы. Узнав об этих стеснениях, декабристы отказываются от обедов. Сейчас это может показаться не таким уж подвигом, но не стоит забывать, что каторжники трудились в тёмных подземельях с 5 утра до 11 вечера и добывали по 50 килограммов руды в день. Условия быта не сильно отличались от трудовых: каторжники ютились в крохотных каморках, настолько низких, что нельзя было выпрямиться. В какой-то момент надзиратель отобрал у декабристов даже свечи – им предстояло сидеть в клетках в полной темноте большую часть дня. Заключенные объявили голодовку и добились приезда начальства: надзирателя заменили, им вернули свечи и даже разрешили прогулки в теплую погоду.
Декабристов переводят в Читу, преданные жёны следуют за ними. Только вот каторги – то есть тяжелых и вредных работ — там не нашлось. «Наши ходили на работу, но так как в окрестностях не было никаких рудников, — настолько плохо было осведомлено наше правительство о топографии России, предполагая, что они есть во всей Сибири, — то комендант придумал для них другие работы: он заставлял их чистить казённые хлева и конюшни, давно заброшенные, как конюшни Авгиевы мифологических времен. Так было ещё зимой, задолго до нашего приезда, а когда настало лето, они должны были мести улицы. Мой муж приехал двумя днями позже нас со своими товарищами и с неизбежными их спутниками. Когда улицы были приведены в порядок, комендант придумал для работ ручные мельницы; заключенные должны были смолоть определённое количество муки в день; эта работа, налагаемая как наказание в монастырях, вполне отвечала монастырскому образу их жизни. Так провела большая часть их 15 лет своей юности в заточении, тогда как приговор установлял ссылку и каторжные работы, а никак не тюремное заточение», — писала Волконская.
После нескольких переводов и тяжёлых лет заключения Сергея Волконского, супруги поселились в Урике – селе в Иркутской губернии, потом был переезд в Иркутск, а в 1850-х супруги перебрались в Москву. Волконский пережил жену на два года – она умерла в 1863, а он в 1865 году. Оба они скончались в селе Воронки Черниговской губернии, имении зятя Волконских. На месте их могилы дочь Сергея и Марии построила часовню, её разрушили после революции.
«Всё сокровенно, похоронено навеки»
Сонечка Перовская – девушка с непростой судьбой. Её отец – Лев Николаевич Перовский – занимал видные государственные должности, в том числе был губернатором Петербурга. Софья принадлежала к высшему обществу, тогда как её возлюбленный, Андрей Желябов, – был сыном крепостных.
Женщина в середине XIX века — зависима от мужчин. У неё нет паспорта, как и нет права заниматься какой-либо деятельностью без разрешения опекуна. До 1860-х женское образование является фактически фикцией: учёба доступна только состоятельным девушкам, однако образование это не высшее. К шестидесятым эмансипация набрала достаточные обороты, чтобы женщин стали допускать к лекциям в университетах, стали появляться высшие женские учебные заведения, или «женские курсы». Софья Перовская не упустила свой шанс – в возрасте 16 лет она начинает посещать Аларчинские женские курсы (предвестник знаменитых Бестужевских курсов) – образовательную программу для девушек при 5-ой мужской гимназии, уже через год она сбегает из дома и живёт сначала у подруги, одной из сестер Корниловых, а после — в Киеве. Отец ищет сбежавшую дочь с помощью полиции, однако тщетно: даже брат Перовской, Василий, отказывается помочь в поисках беглянки под угрозой ареста. Льву Николаевичу ничего не остаётся, кроме как получить для Софьи вид на жительство, то есть отдельный паспорт. Так «железная леди» получает полную свободу передвижений. В свободе этой было всё, что могла предложить революционная «школа»: и хождение в народ, и Петропавловская крепость, и попытка освобождения товарища из заключения, и побег из ссылки. И, наконец, «Народная воля»: многочисленные попытки убить императора и таким образом освободить Россию от гнёта царизма.
На одной из конспиративных квартир Перовская встречает будущего «мужа» (фактически брак они не заключали) – Андрея Желябова, Тараса, как его называют соратники, человека с не менее удивительной судьбой. Желябов родился в Украине, в семье крепостных. Дед Желябова научил его чтению, и на способного к обучению мальчишку обратил внимание «владелец» семейства – помещик Нелидов, он и определил Андрея в Керчинское училище. Окончив школу, будущий революционер поступает в университет, но высшего образования так и не получает – его выгоняют за организацию студенческих волнений. Как и Перовскую, образование привело молодого человека к революции – Добролюбов, Писарев, Чернышевский исправно делали своё просветительское дело. И школа у Желябова была примерно такая же: преподавание, кружки, хождение в народ, процесс 193-х. И в конце, конечно же, «Народная воля».
В некоторых изданиях можно прочесть, что Перовская участвовала в покушениях на царя исключительно под воздействием Желябова. Это вряд ли соответствует истине – современники сходятся в оценках «железности» характера и непоколебимости воли девушки. Но в Желябове она несомненно увидела блестящего оратора, гордого революционного деятеля. В одной тюрьме они ждали процесса 193-х, а потом встретились на съезде партии «Земля и воля», которая затем разделилась на две: «Народную волю» и «Чёрный передел». Перовская и Желябов оба оказываются в рядах народовольцев. Вот как описывает один из современников раздумья Перовской перед вступлением в организацию: «Долго колебалась Перовская, прежде чем примкнуть к этому направлению, отодвигавшему на второй план чисто социалистическую деятельность. Народовольцам, желавшим, разумеется, привлечь на свою сторону такую силу, пришлось сломать немало копий в диспутах с ней. — Ничего с этой бабой не поделаешь! — не раз восклицал Желябов».
Как случился этот роман дочери действительного статского советника и сына крепостного – банально, не правда ли? Какое по счету это было покушение – подрыв ли царского поезда или лавка на Садовой? «Что известно об этой любви? Почти ничего. Не осталось никакой переписки; воспоминания современников сдержанны, скудны; такими они и должны быть о личной жизни у этих людей. Тут нечем поживиться повествователям и романистам. Всё сокровенно, похоронено навеки, навсегда», — написал революционер-большевик Александр Вронский. И это действительно так, и, наверное, соответствует революционному духу: всё только по делу.
В 1980-81 годах в квартире 23 дома 18 1-ой роты Измайловского полка (сегодня — 1-ой Красноармейской улицы) в Петербурге живёт пара — дворянин Слатвинский и его сестра Лидия Антоновна Воинова. На самом деле — муж и жена, революционер и революционерка, Желябов и Перовская. Это конспиративная квартира и их последний «семейный» дом. Близится покушение на императора, «царя-освободителя» Александра II. «Собственно в таком положении, в каком находились они оба, довольно смешно говорить о супружеском счастье. Вечно беспокойство не за себя, а за другого отравляет жизнь. Серьёзное чувство едва ли способно при таких условиях дать что-нибудь кроме горя. Но на Желябова с женой иногда всё-таки было приятно взглянуть в те минуты, когда «дела» идут хорошо, когда особенно охотно забываются неприятности», — писала участница исполнительного комитета «Народной воли» Анна Якимова.
Желябова арестовывают за несколько дней до назначенного убийства – и дело возглавляет Перовская, именно она машет белым платком метальщикам бомб, которых сама же и расставляет в «правильных» местах. Ловят террористку не сразу, её схватят лишь через 9 дней – она будет следить за новым царём, Александром III, у Аничкова дворца. Деятельная революционерка не может прятаться, ведь дело ещё не окончено, и её товарищи в тюрьме. Желябов тем временем пишет письмо властям: «Если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности».
Они вместе взошли на эшафот на Семёновском плацу.
«Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой»
Дочь генерала и крестьянин – история Коллонтай и Дыбенко чем-то напоминает предыдущую, не правда ли? Но это уже новый виток, сюжет другой эпохи, когда революция, о которой так мечтали народовольцы, наконец произошла. Александра Коллонтай (в девичестве – Донтомович) – дочь «царского генерала», обаятельная, привлекательная и по-женски свободная, не в пример предшественницам. Павел Дыбенко – «матросня», малообразованный крестьянин, по провинности попавший на флот и достигший неведомых высот благодаря своей счастливой звезде по имени Александра Коллонтай.
Они встретились незадолго до Октябрьской революции, в 1917 году. Только что отгремела революция февральская. Самая страшная сила тех дней – матросы, встреча с которыми любому могла грозить смертью. К этой кровавой братии принадлежал и Павел Дыбенко. Февральский переворот он встречает в Петрограде, принимает активное участие в восстании, а после уезжает в Хельсинки (тогда — Гельсингфорс). Становится депутатом Гельсингфорского Совета рабочих, матросов и солдат, а в мае 1917 года избирается председателем ЦК Балтийского флота — высшего выборного органа матросских коллективов Балтийского флота. В Хельсинки приезжает и Александра Коллонтай — член исполкома Петроградского совета — чтобы выступить перед матросами. Она уже немолода: ей 45 лет, за её плечами не одно покорённое сердце, несложившийся брак, взрослый сын, эмиграция, аресты и дружба с Лениным. Они встречаются на одном корабле, и матросы подчиняются голосу этой дамы. Дыбенко, «рослый бородатый матрос с ясными молодыми глазами» (ему было 28), ещё и любивший «поигрывать револьвером синей стали», на руках отнёс Александру по трапу… Так и начался этот удивительный роман. «Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия… Я верю в Павлушу и его Звезду. Он — орёл… Люблю в нём сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нём «жестокого, страшного Дыбенко», — пишет Коллонтай в дневнике. Так на смену декабристской наивности, после народовольческой принципиальности и «сверхлюдей» конца XIX века приходят именно такие люди – жестокие и страшные «дыбенки». Знаменитые слова «Резать контру!» выкрикнуты не просто матросиком, а наркомом по морским делам. Однако 1918 год не принёс ничего хорошего ни Дыбенко, ни его возлюбленной Коллонтай – оба они лишились своих постов. Павла арестовывают за сдачу Нарвы, ему грозит расстрел. «Валькирия революции» ходит по знакомым кабинетам — просить за любовника. Впрочем, для освобождения Дыбенко любовниками быть мало. После вопроса Ленина «А кем вы приходитесь подследственному?» свободной женщине Александре Коллонтай пришлось «зарегистрировать» первый брак в советской истории. Правда, заключался он не так, как мы привыкли: Коллонтай просто опубликовала заявление в газете «Правда» о том, что сочеталась гражданским браком. «Мы оформили свой гражданский брак, ибо, если революция потерпит поражение, мы вместе взойдём на эшафот!», — писала она в дневнике.
Неприятности в 1918 году не заканчиваются, и освобождённый Дыбенко вновь попадает в тюрьму: на этот раз — в крымскую, его берут в плен немцы. Коллонтай снова спасает его, и через некоторое время власти обменивают Павла на пленных немецких офицеров. Карьера Дыбенко продолжается взлётами и падениями, как и семейная жизнь – он то сходится, то расходится с супругой. Совместная жизнь авантюрной пары чуть было не закончилась трагически. Коллонтай устала от постоянных измен и дебошей мужа и, будучи в Одессе, потребовала развода. Дыбенко пытается убедить Александру не разрывать отношения, однако она непреклонна. «Павел быстро, по-военному, повернулся и поспешил к дому. У меня мелькнуло опасение: зачем он так спешит? Но я медлила. Зачем, зачем я тогда не бросилась за ним? Поднимаясь по лестнице террасы, я услышала выстрел… Павел лежал на каменном полу, по френчу текла струйка крови. Павел был ещё жив. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца… Только позднее я узнала, что в тот вечер «красивая девушка» (любовница Дыбенко – ИА «Диалог») поставила ему ультиматум: либо я, либо она».
Коллонтай уезжает в Москву, а затем в Норвегию – в качестве первой российской женщины-посла. Дыбенко пишет ей трогательные письма о любви, и в последний раз Александра сдаётся и «выписывает» мужа по месту службы. Счастье длилось недолго: Дыбенко так и не разорвал своего романа с любовницей – и Коллонтай ставит финальную точку в их отношениях. Недаром задолго до развода она писала: «Так тебе и надо, Коллонтай. Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой».
Первый советский брак не удался и протянул всего пять лет. Дыбенко был расстрелян в 1938 году за связь с Тухачевским, которого годом ранее отправил на расстрел. Коллонтай пережила все постреволюционные бури, чистки и войну — и умерла от инфаркта в 1952 году в возрасте 79 лет.
Подготовила Маша Минутова / ИА «Диалог»