В Петербург выступить с лекцией в рамках проекта Lakhta View приезжала Ольга Свиблова — основатель и директор московского «Мультимедиа Арт Музея», доктор искусствоведения, куратор и кинорежиссёр. «Диалог» поговорил с ней о новых выставках, авангарде и модернизме, а также влиянии политики на искусство.
Над какими выставками вы сейчас работаете?
Вопрос на данный момент актуальный, потому что 19 февраля в Мультимедиа Арт Музее открылся новый масштабный проект «Гастроли. Музей Людвига — собрание Русского музея». Это коллекция Русского музея, представленная в МАММ. Собрание действительно уникальное. В конце 80-90-х годов Людвиг много бывал в Москве, мне часто приходилось ходить с ним в художественные мастерские. Это удивительно, потому что свой огромный фонд Людвиг открыл ещё в 70-е годы. А также два музея в родной Германии, в Кёльне и Ахене. В начале 90-х годов появился потрясающий музей Людвига в Будапеште. В нем, кстати, наряду с мировыми шедеврами располагается русское искусство. Когда-то Людвиг хотел подарить этот музей столице России. Но Москва тогда опрометчиво отказалась. А Петербург прописал коллекцию Людвига в Мраморном дворце.
А чьи работы вошли в экспозицию?
К сожалению, выставляется не вся коллекция, а только самые громкие имена собрания. Энди Уорхол, Пабло Пикассо, Жан-Мишель Баския, Олденбург, Булатов, Кабаков, Игорь Макаревич и многие другие. Чрезвычайно приятно, что работы коллекции Людвига соединяют мировое искусство, в которое естественным путём вписывается и русское искусство. У Людвига были, что называется, open eyes — то есть широко открытые глаза. Он покупал работы художников, которые в тот момент только-только начинали свой путь — например, Кунца. Людвиг — это восходящая звезда, но… С Баския та же самая история. Мне даже страшно называть цену, по которой на последнем аукционе ушли работы Баския. Насколько я помню — это больше 70 миллионов. И одновременно он покупает замечательную европейскую живопись, в том числе северных стран. У музея Людвига потрясающая коллекция финской живописи, которой сегодня нет даже в финских музеях. Это коллекция, над которой можно и нужно работать, она абсолютно бесценна. Когда я вижу отсутствие посетителей в Людвиг-музее, например, в Петербурге, — невероятно расстраиваюсь. Очень надеюсь, что этот проект будет успешным. Я благодарю своих питерских коллег, выставка «Гастроли. Музей Людвига — собрание Русского музея» – это наш обменный проект. С Русским музеем мы давно и плодотворно работаем… МАММ, в свою очередь, отправляет в Санкт-Петербург коллекцию Шона Скалли. Она с успехом выставлялась в Москве и провисела в нашем музее даже дольше изначально заявленного срока. Шона Скалли — один из самых знаменитых ныне живущих художников. И я извиняюсь, но цены… Они, конечно, ничего не говорят об искусстве, но, тем не менее, — он самый дорогой современный абстрактный художник, вобравший в себя традиции абстрактной живописи 20 века. Так что скоро мы Питер тоже порадуем.
Что ещё планируете в Петербурге показать?
Не так давно мы открыли гениальную выставку, которую надеемся показать позже в Санкт-Петербурге. Думаю, в ближайшее время начнём переговоры с питерским Манежем, которому обещали проект. Надеюсь, привезём в Санкт-Петербург Всеволода Тарасевича. Этот художник, кстати, считал Ленинград родным городом. Огромные фотографические серии Тарасевича посвящены именно Петербургу. Если мы говорим о «певце» эпохи Хрущёвской оттепели, эпохи физиков и лириков, то нет художника, который выразил бы её более светоносно. В этом случае свет исходит прямо из тканей его работ. Всеволод начинал фотографировать во время войны, и, прежде всего, снимал блокадный Ленинград, бои вокруг него. Изъездил всю страну, весь огромный Советский Союз: Норильск, Магнитогорск, Тольятти… Однако самые выдающиеся фотографии, конечно, — это Ленинград глазами Тарасевича. Эта серия — зеркало души автора, его личные переживания в отражениях, проекции человеческих эмоции на плёнку фотоаппарата. Всеволод Тарасевич длительный период своей жизни мечтал издать книгу. МАММ совместно с одним петербургским издательством воплотит эту мечту в реальность. Думаю, сейчас стоит сказать о культурном феномене того периода — научно-учебных кластерах (можно использовать это модное слово). В частности МГУ, Пущино, академический городок в Новосибирске … Героями тех времен были физики, с моей точки зрения, они должны стать героями и нашего времени.
Кстати, разделение между физиками и лириками было очень небольшим. Вся наша так называемая неофициальная культура стала неофициальной по иронии судьбы, благодаря Никите Сергеевичу Хрущёву, который в 1962 году с криками в сторону молодых художников закрыл выставку в Манеже. Совсем юные живописцы вовсе не хотели никакой оппозиции, и в принципе о политике не думали, поскольку соц-арт родился гораздо позже. Они искали новый художественный язык и новые художественные темы. Как, например, Володя Янкилевский участвовал в этой выставке с триптихом «Атомная электростанция». Энергия атома, использованная в мирных целях. Это был миф, вы понимаете? Это было чудо, героизм. На подобного рода работу, как и на Володю, кричал Хрущёв. «Накрученный» своими советниками, которые преследовали свои, во многом абсолютно корыстные, цели. Руководителю страны совершенно необязательно понимать и знать современное искусство, но благодаря этому эксцессу образовался пласт того, что мы называем неофициальным искусством. То есть сообщество художников, для которых возможность выставляться многие годы была запретным плодом. Сегодня они, к счастью, организовывают выставки во всех крупнейших музеях. Музей Людвига обладает замечательной картиной Янкилевского, его работы были показаны в Третьяковской галерее, в Москве 1 марта откроется ретроспективная выставка в ММОМе. Слава Господи, общество начинаем по — настоящему понимать и узнавать собственную культуру.
А как вы относитесь к влиянию политики на искусство, раз мы об этом заговорили?В последнее время прецедентов цензуры всё больше: например, история с фильмом «Смерть Сталина».
Слушайте, это не влияние политики на искусство. Там даже политики нет, зато есть дурость. Кому-то что-то показалось, и в результате сегодня мы это обсуждаем, понимаете? Фильм «Смерть Сталина» я видела отрывками. Возможно, при полноценном просмотре сложилось бы другое мнение. При формировании собственного мнения я опираюсь на высказывания профессиональных киноведов в том числе, в один голос твердящих, что это сатира. Причём невысокого художественного уровня. И этот фильм прошёл бы тихо, с ограниченной аудиторией, никто бы не заговаривал о ленте, если бы кому-то не показалось, что его нужно запретить. Вероятно, выбралось не подходящее время для выпуска в прокат, мы должны дожить до 18 марта (день выборов президента РФ — ИА «Диалог»). Об этом стоило подумать, выдавая разрешение. А если уж выдали разрешение, то отменять его — значит создавать вокруг этого феномена ореол. Хотя, возможно, там даже и говорить не о чем. Мы имеем дело не с шедевром мирового кинематографа. Мы говорим о неповоротливости бюрократизированной машины. Потому что бюрократизация — главный враг. Однажды общество уже переживало эту ситуацию в годы застоя, в последние время мы снова чувствуем её во всех сферах — в том числе, и в сфере культуры. Я очень рада, что президент дал поручение, и надеюсь, что закон в области культуры будет изменен, и её выведут из сферы услуг. Культура — это не услуга, а нечто совершенно другое. Надеюсь, что регулирующие механизмы станут такими, чтобы ими можно было пользоваться. Потому что, к сожалению, сегодня законодательство, регулирующее культуру, приводит к выбору: либо ты ничего не делаешь; либо делаешь с чётким пониманием, что существующие законы противоречат возможностям.
Например?
Например ситуация с тендерами. Вот реальная иллюстрирующая история. МАММ готовил выставку Уильяма Кляйна. Предполагалось показывать много работ маленького размера. Уильям, в свою очередь, изъявил желание выставить меньше работ, но большего формата. Это мировая звезда, ему было около 85 лет тогда. Мы выставляем, рядом ходит комиссия. Мы им рассказываем о выставке, о невероятном успехе, а они что-то считают. Потом оказывается, что комиссия считает рамы, понимаете? И говорят, мол, у вас не сходится. Мы отвечаем: «Да, тендер мы выиграли на рамы меньшего формата, а работы большого формата — это больший вес и объём. Естественно, стоимость увеличилась. Доплата производилась из внебюджетных источников». И слышим в ответ: «Да, но цифры не сошлись». Вот это страшно для культуры. Не политика нас сейчас душит, нас душит идиотизм бюрократизации. Невозможно только количественными показателями измерить культурную деятельность. Когда завод, например, решил произвести такое-то количество кубометров, условно говоря, труб или железа, то, наверное, можно таким образом измерить его плановые показатели. В культуре же их так измерять нельзя.
Вы много занимались авангардом. Как вы считаете, авангард — это широкий термин, или же сугубо искусство 20-30х годов?
Я не использую слово «авангард». Часто говорят «наш второй авангард» о работах, которые уже относятся к современному искусству конца 50-х годов. Я не использую это слово, потому что всё-таки живу в мировой терминологии. В ней авангард относится к началу 20 века. Если же мы говорим про мировую терминологию, то принято, что слово «авангард» относится к русскому искусству. В европейской культуре он будет модернизмом. По отношению к современному русскому искусству можно использовать термин «неофициальное искусство». Есть термин «андеграунд», который, кстати, непонятен в Париже, во Франции. Потому что у них андеграунд — это другое. Я говорю — это наш андеграунд, а меня не понимают. Неофициальная культура, как термин, более ясна, потому что у иностранцев её не было. А вот, например, андеграунд у них присутствует, но относится, прежде всего, к музыке и перформансу. Я считаю, если уж мы живём в цивилизованном мире, то у этого цивилизованного мира нет границ, и, прежде всего, нет границ у искусства. Поэтому лучше всего использовать имеющиеся термины, которые находятся в диалоге с мировой классификацией.
Вы также снимали фильмы об искусстве. В частности, фильм «Чёрный квадрат»…
Фильм «Чёрный квадрат» рассказывает о современном русском искусстве, об истории неофициальной культуры, которая начинается, как мы знаем, с 1962 года. Но её истоки, то, что питало художников, зародились после смерти Сталина, после двадцатого съезда (на XX cъезде КПСС в 1956 году был официально развенчан культ личности Сталина, этот год считается началом периода «оттепели» — ИА «Диалог»). А заканчивается этот период естественным путём во время перестройки. Но слышать отголоски этих неофициальных течений мы перестали ровно 30 лет назад, когда отечественное искусство вышло на рынок. Факт существования цены на искусство в один момент поменял что-то в головах россиян. Помню, как во время аукциона Sotheby’s на меня сзади прыгнул дядечка и стал кричать: «Мы первые, первые!» Этим дядечкой оказался главный редактор на тот момент единственного советского издания, пишущего об искусстве — журнала «Искусство», редакция которого два года «мариновала» мою статью о другой культуре. Позже выяснилось, что именно в день проведения аукциона публикация вышла в печатном издании. Он был невероятно счастлив, видимо, до последней секунды боялся. Голова главреда, которая два года качалась туда-сюда, стала свободной. Всем стало ясно: искусство имеет цену. Искусство — это важно, искусство — это официально.
Беседовала Мария Осина / ИА «Диалог»