В среду в кинотеатре «Аврора» начался фестиваль документального кино о музыке и новой культуре Beat Weekend. Фильм открытия – «Все эти бессонные ночи» польского режиссёра Михала Марчака, получивший приз на фестивале независимого кино «Сандэнс» за лучшую режиссуру. «Диалог» поговорил с режиссёром о границе между документальным и художественным в его фильмах, работе с Томом Йорком, снимающих порно эко-активистах и любви к французской Новой волне.
Ваши картины находятся на грани между документальным и художественного кино. Где проходит эта грань?
Граница довольно подвижна. Я всегда чувствую себя неважно, когда приходится делать теоретические разграничения. Есть фильмы, где она более заметна, а есть — где менее.
Можете привести пример? Например, где эта граница в ваших фильмах «Fuck for forest» и «Все эти бессонные ночи»?
Когда занимаешься документальным кино, не бывает такого, чтобы ты делал стопроцентно документальный фильм. Здесь присутствует творчество. Люди, которые снимаются, начинают актёрствовать, они всегда отдают себе отчёт, что перед ними камера. Для меня «Fuck for forest» — это скорее документальный фильм, потому что сама жизнь писала для него сценарий. А во «Всех этих бессонных ночах» снимались обычные люди. Для меня это кино не документальное, не художественное, а просто фильм, где люди играют сами себя. И даже само слово «играют» мне кажется достаточно глупым. Они просто являются сами собой. А я пытаюсь создавать атмосферу, искать ходы и направляю персонажей в нужное мне русло.
Фильм о русских пограничниках в Сибири, кино об эко-активистах, снимающих порно, чтобы спасти леса Амазонки, картина о ночной жизни Варшавы… Очень разношёрстный набор тем. Как вы их выбираете?
Прежде всего, мне интересны чувства. В фильме «Все эти бессонные ночи» я хотел рассказать о молодости. В «Fuck for forest» мне хотелось показать, как белая раса пытается помочь представителям других континентов, других стран. Всё начинается с общего концепта, а потом идея развивается, и я уже ищу героев.
Какое кино вам нравится?
Я люблю фильмы Годара, Джармуша, Кесьлёвского, Кубрика, Тарковского… Всего понемногу. Также я большой поклонник польского документального кино 60-х – 70-х годов. Режиссёры этого времени замечательно экспериментировали, пытались комбинировать свои взгляды с творчеством. Конечно, у них было немного времени, их сильно ограничивали. И, может быть, именно из-за этого, фильмы имеют большую внутреннюю силу. И точно так же, как у меня, в польском кино этого периода граница между документальным и художественным кино очень часто размыта.
Из современного российского кино вы кого-нибудь видели?
Да, я видел довольно много. Больше всего понравилось «Шапито-Шоу» Сергея Лобана. «Левиафан» Андрея Звягинцева, конечно. «Нелюбовь» я пока не видел. Мне нравятся все документальные фильмы Сергея Лозницы, Сергея Дворцевого и Павла Костомарова. Также я большой поклонник творчества Александра Сокурова.
Для фильма «Все эти бессонные ночи» вы использовали какую-то особенную камеру, которую сами сконструировали. Расскажите, для чего это потребовалось?
Да, мы сделали свою камеру, потому что у нас были определённые пространственные ограничения. Это не вопрос денег, просто я нигде не мог купить нужные инструменты. Обычно фильм рассчитан на то, чтобы работали пять-шесть человек. А мне хотелось, чтобы я все мог сделать сам. Я сделал камеру, гироскоп со всем необходимым: заменой объективов, резкостью… Всё это мы сконструировали таким образом, чтобы камерой мог управлять один человек, и при этом она бы была не слишком тяжёлой.
Вы говорили, что любите Годара и французскую Новую волну в кино. Идея вашего последнего фильма об интеллектуалах-гедонистах, фланирующих по городу, очень в её духе. Вы сознательно обращались к традиции Новой волны?
Я очень ценю Новую волну прежде всего за тот кайф, который они устраивали. Режиссёры легко играли с кинематографической формой, и совсем не думали о том, что нужно снимать эпические фильмы. Но тем не менее, сами фильмы стали великими именно потому, что были маленькие и камерные. Во всяком случае для меня это так. Эта идея очень меня вдохновила: не думать о правилах. У этого фильма нет истории. Я хотел сделать фильм об определённом моменте. Я просто выхватываю минуту из жизни и снимаю об этом кино.
Вы снимали клип на песню «I Promise» для Radiohead. Как так получилось?
После показа фильма «Все эти бессонные ночи» на фестивале «Сандэнс», представители Тома Йорка нашли меня, познакомились, и мы начали сотрудничать.
Том Йорк говорил, что никогда не приедет в Россию из-за нарушений прав человека и отношения к экологическим проблемам.
Израиль тоже в этом смысле не показатель, но туда-то он поехал.
А какую роль музыка играет в вашем кино?
Это музыка из жизни героев и из моей. Но я, конечно, пытаюсь подбирать музыку к климату, атмосфере фильма. Для меня важно, чтобы музыка передавала то, что мы чувствуем, я и мои герои.
Вы видели какие-то фильмы из программы Beat Weekend?
Я хочу посмотреть как можно больше. В последнее время у меня совсем не было времени на это, но практически обо всех фильмах я слышал.
Над чем вы сейчас работаете?
Я работаю над новым фильмом, художественным. Это фильм о космосе.
Как фильм Анджея Жулавского? («Космос» — последний фильм польского режиссера, снятый по одноименному роману Витольда Гомбровича — ИА «Диалог»)
От Жулавского только название (смеётся). История будет действительно космическая, но пока я только собираю мысли в кучу. Очень люблю время, когда можно экспериментировать, почитать на эту тему. Я ещё в самом начале работы, мне трудно сказать, что именно там будет. Всё ещё может поменяться. Я думаю, года через два я его сниму.
Вы часто выступаете не только в роли режиссёра, но и оператора.
Сейчас уже меньше. Мне нравится снимать, но я предпочитаю быть режиссёром. Мне хотелось освоить все кинематографические специальности. Я хотел быть отличным монтажёром, оператором. Со временем я понял, что знать всё – это, конечно, замечательно, но нужно прежде всего заниматься режиссурой.
Я не учился в кинематографической школе, мне пришлось всему научиться самому. Сначала я хотел снимать документальное кино, но никто из операторов не рвался мне помогать, или же они уделяли мне совсем немного времени. А когда снимаешь документальное кино, то пары дней работы с оператором недостаточно. Поэтому я и начал учиться снимать сам, то же самое произошло со звуком и монтажом. Уже после того, как у меня что-то получилось, я смог выбирать лучшего оператора, звукорежиссёра и снова учился, но теперь уже у них. Больше всего таких знаний я получил от одной женщины-монтажёра. Она ещё работала с Кесьлёвским. Начиная с третьего моего фильма, мы всё с ней делаем вместе. Я многим ей обязан, не только знаниями об искусстве монтажа, но и о том, как режиссёр должен к нему относиться. Монтаж – это ведь своего рода писательство и конструирование. И я, мне кажется, научился конструировать, воссоздавать историю именно кинематографическим языком.
А какой из ваших картин вы полностью довольны?
Я не смотрю на свои фильмы в этих категориях. Не могу сказать, что они мне нравятся или не нравятся. Для меня это запись времени, в котором я когда-то был. То есть это как наблюдать за самим собой два, четыре года назад… Довольно странное ощущение, когда ты смотришь на себя пятилетней давности и понимаешь, как много изменилось за это время.
Годар любил повторять слова Жана Кокто о том, что кино – это единственное искусство, которое снимает смерть за работой. Вы согласны с ним?
Мне очень нравятся афоризмы Годара. Скорее согласен. Во всяком случае, для меня. Ты напоминаешь себе свою прошлую жизнь и ушедшее время. Это довольно банально, мне кажется, но только когда сделаешь фильм, понимаешь, что от тебя в нём осталось. И совсем не обязательно, что осталась именно та история, которую ты рассказал. Даже сейчас, когда я увидел первую сцену своего фильма, я понял, почему я так думал в то время, когда его снимал. Но понял я это только сейчас, в данную минуту.
Беседовала Мария Осина / ИА «Диалог»