Семён Серзин: Настоящий театр возникает именно тогда, когда меняется воздух и возникает напряжение

Независимые театральные коллективы уже давно стали неотъемлемой частью культурной жизни Петербурга. Режиссёр Семён Серзин – один из тех, кто выбрал свободу творчества и создал свой «Невидимый театр». Он поставил уже более 20 спектаклей в разных уголках России, был номинирован на премии «Золотая маска» и «Прорыв». «Диалог» поговорил с режиссёром об отличии независимых театров от привычных репертуарных и о том, почему не нужно давать зрителю ложных надежд.

Два года вы были главным режиссёром «Этюд-театра», который основали вместе с однокурсниками после окончания театральной академии, а теперь создали свой «Невидимый театр». Расскажите, что он собой представляет?

«Невидимый театр» — это скорее независимое творческое объединение, которое состоит из артистов, занятых в разных театрах, с которыми мы собираемся вместе и периодически что-то играем. В какой-то момент появилась необходимость объединить все мои спектакли, имеющие и не имеющие отношение к «Этюд-театру», в одну афишу и под одним названием, чтобы было удобнее их рекламировать.

Отличается ли аудитория «Невидимого театра» от аудитории «больших» петербургских театров — БДТ или Александринского? И почему вы называете ваш театр андеграундным?

Мне кажется, что отличается, потому что зрителю нужно пройти целый путь, чтобы попасть к нам: найти в одной из социальных сетей, где и когда будет спектакль, разобраться, как купить билет и как до нас добраться. У нас нет той атмосферы, которую обычно чувствуешь, когда оказываешься в Александринском театре или в БДТ — там ты приходишь, раздеваешься в гардеробе, у тебя проверяют билет и говорят: «Вот ваше место». В нашем театре свободная рассадка, зрители сидят на подушках — кому-то это может показаться странным. К нам люди скорее приходят на определённое событие, можно даже сказать на тусовку. Особенно, если это спектакль-квартирник, как, например, «Невидимая книга» по рассказам Сергея Довлатова.

Очень часто считают, что андеграундный значит «не для всех». Это справедливо для вашего театра?

Совсем нет, мы не кичимся тем, что у нас всё очень странно и «не для всех». Мне, наоборот, обидно, когда в зале мало зрителей, хочется, чтобы на наши спектакли приходило больше людей. Тот театр, которым я занимаюсь, можно назвать психологическим, то есть он вполне традиционный. Мы не занимаемся поисками новых форм, перед нами не стоит цели создать какой-то принципиально иной театр.

Считаете ли вы возможными для себя постдраматические эксперименты на сцене?

Форма должна быть адекватна содержанию. Идея создать спектакль без артистов у меня бы не возникла сама по себе. В каждом конкретном случае я стараюсь отталкиваться от материала, от театра, от труппы. В основу моего спектакля «Свидетели», премьера которого состоялась прошлой весной в Казани, легли материалы по делам репрессированных в 1937-1938 годах — обвинительные заключения и письма осуждённых. Мне показалось, что эти тексты сами по себе очень сильные, а любой, даже самый хороший артист, всё равно привнесёт в них что-то своё, и исчезнет документальность. И у меня возникла идея, чтобы всё читали сами зрители. Каждый раз спектакль проходит по-разному, но тексты всегда звучат живо и сильно, потому что у людей нет ни желания, ни возможности, ни времени, чтобы начать «играть». В целом, мне интересно заниматься актёрским театром, когда ты находишься в процессе сотворчества с артистами и с литературным материалом.

Одна из ваших последних режиссёрских работ — спектакль по пьесе польского драматурга Эльжбеты Хованец «Гардения», созданный в рамках «Режиссёрской лаборатории» в театре имени Пушкина. Как обычно строится работа в рамках лаборатории?

У нас была неделя на создание эскиза. Это достаточно много для формата лаборатории. Подразумевается, что режиссёры и актёры направляют все свои силы на то, чтобы всеми мыслимыми и немыслимыми способами создать полноценный спектакль за несколько дней. Конечно большое значение имеет выбор подходящего материала. «Гардения» — это современный текст, который таким образом распределён на четырёх героинь, что даёт возможность показать на сцене историю целиком. В случае с пьесой «Макбет», например, за несколько дней удалось бы отразить только какой-то фрагмент, отрывок или сюжетную линию.

Многие ваши работы – «Смерть Тарелкина» в театре «Приют Комедианта», «Демоны» и «Любовь людей», безусловно, очень кинематографичны. Какие фильмы или, может быть, режиссёры вас вдохновляют?

Спектакль «Любовь людей» мне хотелось сделать так, словно это киносъёмка крупным планом. Мне как-то рассказали про фильм о жизни в концлагере, который я так и не посмотрел, но меня вдохновила сама идея: режиссёр показывает только лицо главного героя на протяжении всей картины. Мы видим оценку происходящего героем, но не видим того ужаса, который происходит вокруг. Работает только наше воображение. Когда мы ставили спектакль по пьесе Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», мне хотелось попробовать адекватно перенести стилистику немого кино на сцену. Поэтому я пересматривал первые фильмы ужасов, например, «Кабинет доктора Калигари».

Драматург Наталья Ворожбит, с пьесами которой вы работали, считает, что зритель не должен выходить из театра счастливым и успокоенным, потому что спектакль – это работа души, а не развлечение. С какими чувствами должен выходить зритель с ваших постановок?

Всё зависит от спектакля, но мне хочется, чтобы люди выходили взволнованными, чтобы что-то в них откликалось, чтобы они сопереживали и сочувствовали в процессе. Не знаю, с каким чувством я вышел после просмотра фильма Андрея Звягинцева «Нелюбовь» или после спектакля Кирилла Серебренникова «Кому на Руси жить хорошо», но я был взволнован, они во мне жили дальше. В тебе что-то «раскачали» эмоционально, у тебя появились мысли, и ты пошёл думать. А не так, что тебе задали какие-то вопросы и тут же дали на них ответы. Что такое театр в целом? Выходят люди в костюмах и говорят слова. Но настоящий театр возникает именно тогда, когда меняется воздух и возникает напряжение между артистами и залом. В этом есть определённое волшебство.

Какая задача с вашей точки зрения должна стоять перед театром? Нужно ли воспитывать зрителя?

Воспитывать глупо, но, в целом, конечно, хочется, чтобы мир становился лучше. Это не значит, что в спектаклях должно быть морализаторство, обязательный «хеппи-энд» или позитив. Часто говорят: «Что за чернуха?!». Но пусть лучше на сцене будет чернуха, чем за её пределами. Зачем давать человеку надежду в таких историях, где её обычно нет, и специально что-то выдумывать? Если плохо, то плохо, надо дожимать до конца. Мне кажется, что лучше в спектакле всё довести до предела, чтобы тебя прибило, а потом бы ты вышел из театра, посмотрел на свою жизнь, на реальность и захотел её сделать лучше.

Беседовала Анна Григорьева / ИА «Диалог»