Юрий Клавдиев: Чтобы герой раскрылся, его нужно загнать в трудные обстоятельства

Как появились первые идеи ваших пьес?

Первые сюжеты, как и все остальные, появились «из головы». Какой-то особенной отправной точки не было. Я просто писал о том, что мне интересно в жизни. Не было такого, что со мной что-то случилось — и вот я начал писать.

Мне кажется, что в ваших произведениях много, грубо говоря, «чернухи». Можете ли вы опровергнуть эту точку зрения или подтвердить ее?

Я всю жизнь старался писать просто о каких-то человеческих отношениях, о людях, попадающих в те или иные ситуации. Я рассматриваю их через призму этих ситуаций. Как и в других драматургических конструкциях, если ты хочешь, чтобы твой герой раскрылся как можно лучше, его нужно загнать в наиболее трудные обстоятельства для того, чтобы он искал из них выход. В обычных обстоятельствах, когда нам хорошо, мы не склонны искать выход — мы склонны просто жить.

Герои ваших пьес нередко употребляют обсценную лексику. Если ее убрать или заменить, будет ли это тот же Клавдиев?

Если убрать обсценную лексику, это будут совсем другие пьесы. Я никогда не пользовался такой лексикой просто для того, чтобы привлечь внимание к своим произведениям. Для меня это один из инструментов, без которого описываемая мною картина мира была бы неубедительна.

Многие ваши персонажи — маргиналы. Почему были выбраны именно такие герои?

Все зависит от того, что вы вкладываете в понятие «маргинал». Алкоголь, наркотики — этим занимаются все слои населения без исключения — что элитные, что маргинальные. Проблема с алкоголем есть проблема с алкоголем.

Не кажется ли вам, что в ваших текстах, где герои употребляют наркотики и злоупотребляют алкоголем, есть некоторая романтизация алкоголизма и наркомании?

Зачем мне, взрослому человеку, романтизировать маргинальные слои населения и насилие? Я просто написал произведение: пьесу, рассказ, сценарий. В нем изложен мой взгляд на мир. Вы можете считать его романтическим, другой человек сочтет его пропагандистским, у третьего будет еще одна точка зрения. Я не возьмусь судить, кто из вас троих прав. У меня для контакта с миром существует мое произведение, потому как оно является моей реакцией на определенные мировые раздражители. Естественно, я никогда не ставил и не ставлю задачи что-то романтизировать или пропагандировать. И уж точно никогда не ставил перед собой задачи дать читателю готовые ответы на какие-то вопросы, поскольку я просто рассматриваю определенные ситуации и действия определенных людей в этих ситуациях. Я ищу ответы на эти вопросы так же мучительно, как герои. Точно так же можно обвинить Николая Гоголя в поэтизации крепостной Руси и феодально-крепостных отношений, просто потому что он написал гениальную поэму «Мертвые души», где хоть и сатирически, но с грустинкой, с каким-то романтическим флером описана старая патриархальная Русь. Произведение, особенно литературное, — вещь очень сложная. Это с одной стороны. А с другой — очень простая — это реакция на окружающий мир. То, чему она нас учит и может научить, мы берем от нее в силу своих культурных различий, особенностей воспитания.

Каков процент реальной жизни в ваших произведениях?

Сложно сказать. Что-то действительно взято из жизни, а что-то — переработанные впечатления. У моих героев есть прототипы. Многие из них — мои товарищи, друзья.

Сейчас очень непростое время — теракты, убийства. В СМИ очень много негативной информации. Насколько, на ваш взгляд, уместно ставить пьесы, в которых раскрываются трагические стороны жизни? Может, людям нужно что-то жизнеутверждающее. Готовы ли вы им это дать?

У меня во всех пьесах добро побеждает зло. Чем не жизнеутверждающая установка? Ну, почти. Там, где не побеждает, я постарался объяснить, почему так происходит. Поэтому каких-то специальных вещей — «утром в газете-вечером в куплете» — я не делаю: вряд ли, наверное, смог бы гибко и быстро реагировать на все политические изменения. Такой сиюминутный политический театр мне интересен, но именно потому, что я так не умею. Мне всегда интересно посмотреть на то, что я не умею делать.

В пьесе «Победоносец», однако, звучат политические мотивы, отсылки к ситуации с присоединением Крыма. Для чего это было нужно?

Для того, чтобы показать, насколько, по большому счету, одинаковыми во все времена приемами пользовалась власть. Со временем она не меняется.

Пьесы «Пойдем, нас ждёт машина», «Собиратель пуль», «Я — пулемётчик» датируются началом нулевых. Что за это время изменилось и насколько актуальны герои и их проблемы сейчас?

Я писал о том, что было мне интересно. Мне всегда были интересны просто люди и их отношения в каких-то ситуациях. Ничего особенно не изменилось. Может быть, я бы просто переписал некоторые произведения, потому как немного набрался опыта и сейчас пишу получше, чем раньше. Сейчас я бы сделал интереснее.

Как вы относитесь к интерпретации ваших текстов режиссёрами? Раздражает, когда что-то переделывают, или наоборот, одобряете?

Мне очень редко предлагают такое, обычно люди просто берут пьесы. Может быть, в лаборатории будет не так. Я очень на это надеюсь, потому что интересно посмотреть, как люди работают с текстом в отрыве от тебя.

Чем, на ваш взгляд, полезна лаборатория «Пьесы, которых мы не ставили вовсе», и что в ней интересно конкретно вам?

Мне ужасно интересно пообщаться с людьми, которые заинтересовались моими текстами. Посмотреть на то, как делают постановки люди не из нашей «обоймы» современной драматургии. Мы все, в принципе, в этой тусовке знаем друг друга достаточно неплохо, и когда человек из этого круга берет ту или иную мою пьесу, он уже примерно представляет, что это может быть. А здесь люди, которые занимаются тем театром, с которым я лично не знаком. Это энтузиасты, которые делают другой интересный театр. Я знаю театр фестивалей, классический театр, современный… Очень интересно посмотреть именно на этот сегмент.

Беседовала Дарья Веркулич / ИА «Диалог»